VII
Двадцатый день сидит в тюрьме Иван Гусятник. Он упорствует, будет сидеть год-два, но не расстанется с деньгами.
– Купец, а купец, – говорит ему молодой красноармеец, приставленный к заключенным, – когда мошну повытрясешь, народу вернешь награбленное?
– Как перед богом!
– Ой, разменяют.
– А это что?
– Тебе, купцу, лучше знать, небось не один раз менял деньги. Ха-ха-ха.
VIII
Вместе с Гусятником сидел круглый, как волдырь, кулак-трактирщик с Лиговки, обложенный в шестьдесят тысяч. Тоже пел Лазаря, упорствовал и думал отвертеться отсидкой.
Однажды вечером в камеру вошел чубатый матрос с тяжелым «мандатом» на боку; вид у него был серьезный. Он мигнул глазом трактирщику, и тот вышел за ним в дверь.
Прошло шесть дней, трактирщик будто сгинул. Гусятник поинтересовался у красноармейца о нем, и тот со смехом ответил:
– Ты про того толстопузого? Да его уже давно разменяли…
Гусятник вздрогнул, и тревожный огонек мелькнул в его глазах. Он смутно стал догадываться о настоящем значении этой фразы.
IX
Часто в бессонные ночи Гусятник думал о Царском. Эх, скорее бы на волю. Лабаз побоку, бог с ним, с наживой, и махну в Царское, в свой беленький домик. Самоварчик на террасе… малиновое вареньице… сливки…
В одну из таких ночей заявился к нему тот чубатый, серьезный матрос, мигнул ему, как трактирщику, глазом, и он вскочил с нары как ошпаренный и, как теленок, поплелся за ним.
В темном дворе выросли перед ним несколько человек с винтовками и повели его вглубь.
«Разменяют», – пронеслось у него в мозгу, и впервые он понял настоящее значение этого загадочного слова.
Он заметался и крикнул надрывно:
– Братцы, каюсь, душегуб я, мародер. Только отпустите замолить.
– Ладно. Не скули, – сказал чубатый и взял его крепко под руку.
