Тогда Винни лишь спросил в ответ: «Зачем?» Он понимал, что его ждет, и не собирался сдавать позиций. Он был уверен, что готов ко всему. Во всяком случае, тогда ему так казалось. Теперь, провисев невесть сколько времени на дереве, он не мог спокойно ответить лорду этим простым в одно слово вопросом. Плоть его иссушало солнце, поливали дожди, клевали птицы. Он не видел, что осталось от его тела, не чувствовал ни жары, ни холода, ни твердых вороньих клювов, но всегда знал, когда его терзают пернатые или хлещет гроза.

Поначалу он полагал, что глаза ему завязали, чтобы довести до безумия. Но когда птицы прилетели в третий раз, Винни подумал, не будь повязки, он уже остался бы без глаз. И не на время, а навсегда. Выходило, что Мессер, отдавая жестокий приказ, думал о его будущем, знал, что это будущее есть?

«Просто беги», – сказал тогда Мессер.

«Я не побегу. Бежит тот, кто боится. Я не боюсь», – ответил с улыбкой Винни.

Теперь, после вечности, проведенной в темноте наедине с мыслями и памятью, он не стал бы улыбаться. Он знал, что не был к этому готов. В той ситуации, прежде, он, быть может, толкнул бы лорда, так, чтоб тот грохнулся на землю, прыгнул бы в седло и гнал бы коня прочь что есть сил. Вот только теперь это было невозможно.

Сперва Винни думал о том, что происходит в мире. Пошел ли Витано под руководством Мессера на правительственные города? Ограничился ли карательный рейд лорда одной уничтоженной деревней или были другие? Винни думал о том, что будет делать, если освободится, размышлял, как предотвратить большое кровопролитие. Иногда думал о Мессере: как самый добрый, самый человечный из всех, кого он знал, мог отдать самый бесчеловечный приказ? Как мог отдать такой приказ тот, кто его – Винни – научил быть человеком?

Со временем эти размышления отошли на второй план, а после исчезли вовсе. Винни все меньше заботили политические и уж тем более философские категории. Он не думал обо всем человечестве, а больше думал о себе.

Зачем Мессер не убил его? Быть может, лорд рассчитывал, что его освободят? Но почему тогда просто не прислал человека, который это сделал бы? Или лорд рассчитывал, что кто-то все равно пройдет мимо? Но почему никого нет? Не бывает так, чтобы совсем никого не было.

И почему его не нашла Нана? Она находила его всегда. Или люди Мессера сделали что-то и с ней?

«Я не побегу», – сказал он лорду.

Тогда это было так просто сказать.

Тягучее бесконечное неопределимое время застыло, как смола, а он сам застыл в нем как муха в янтаре. Только залипшие в смоле умирают, а он зачем-то продолжал жить. Кроме того, насекомые лишены возможности думать, а он…

Винни сходил с ума. Иногда начинал дергаться, раскачиваться, он был бы рад отломить сук, оборвать веревку, разорвать собственное тело, лишь бы произошло хоть что-то. Но сук лишь поскрипывал, веревка сохраняла прочность и плоть его, вероятно, тоже была крепче, чем намерение разорваться на части.

Понимая тщетность попыток, Винни успокаивался. Но ощущение собственного бессилия доводило до отчаяния, а в отчаянии он снова и снова начинал извиваться и рваться из всех сухожилий.

Постепенно связных мыслей в голове становилось все меньше, а злого отчаяния все больше. Винни молил высшие силы, чтобы они послали ему смерть, но безумие, изводящее разум, и птицы, терзающие тело, оказались не смертельными, и бесконечные муки продолжались.

Он молился и сыпал проклятия. Он готов был поверить в провидение и во всех богов, каких когда-либо знало человечество, и даже в тех, каких никто и никогда не знал, лишь бы они послали ему избавление. Но избавление не приходило, убивая в нем веру. Тогда он проклинал все придуманные и непридуманные высшие силы, всех придумавших эти силы людей, а заодно и себя за простоверие. А после, когда силы заканчивались и злость отступала, приходило раскаяние, и он снова принимался молиться. С тем же результатом.

Провидение сжалилось тогда, когда Винни этого не ждал. Сквозь поток мыслей и воспоминаний из невидимого внешнего мира прорвался почти забытый звук шагов. Сперва он подумал, что звук ему лишь кажется, что это злая игра свихнувшегося воображения, но шаги приближались, делались громче, и Винни поверил в их реальность.

Кажется, их было двое. Один шагал тяжело, размеренно, поступь второго была легкой, шуршащей, едва слышной. Воображение рисовало первого могучим громилой, возможно мертвяком: в его шагах было что-то грубовато-неряшливое, и он совершенно точно не таился. Что до второго, то он с одинаковой вероятностью мог быть ребенком, женщиной, стариком или каким-нибудь следопытом, у которого в крови смотреть за тем, куда ступает нога.

Шаги затихли.

Винни испугался, что невидимые прохожие ушли, захотелось позвать на помощь, закричать, чтобы они вернулись, но кляп не давал такой возможности. Винни бессильно замычал, задергался, извиваясь на веревке.

– Смотри-ка, Чапа, а он живой, если к нему вообще применимо такое определение, – раздался совсем рядом хрипловатый голос. – Сними-ка мне его.

Снова послышалась чья-то тяжелая поступь, затем шебаршение, словно кто-то массивный карабкался на дерево. Заскрипела и прогнулась ветка, на которой его подвесили. Винни больше не дергался, он покорно ждал, ощущая, как натягивается и вибрирует веревка под лезвием ножа, а затем почувствовал падение и удар. Не боль от удара о землю, ее он ощутить не мог, но изменение положения тела и удар.

Незнакомец, что перерезал веревку, тяжело спрыгнул с дерева. Второй, что оставался на земле, был рядом:

– Чапа, достань одеяло, – распорядился он и принялся проворно ощупывать тело Винни, как врач ощупывает тело больного, затем срезал веревки и выдернул кляп.

Винни хотел поблагодарить, но из глотки вырвался только невнятный хрип. Впрочем, освободитель понял его и без слов:

– Не стоит благодарности. Приготовься, сейчас я сниму повязку с глаз.

Он приготовился, но, видимо, недостаточно хорошо, перед глазами вспыхнуло так, будто он посмотрел на прожектор маяка с расстояния в несколько шагов. На смену непроглядной тьме пришел непроглядный свет. Винни плотно смежил веки, но лучше не стало. Он застонал.

– Не мычи. Привык к темноте, привыкнешь и к свету, – произнес по-прежнему невидимый освободитель.

– Сейчас полдень? – пробормотал Винни, и сам не узнал своего голоса. Два простых слова прозвучали еле слышно, шепеляво, с хрипом и бульканьем.

Будь Винни на месте собеседника, он бы вряд ли что-то понял, но его освободитель, кажется, отличался завидным разумением:

– Сейчас вечер. Закат. Солнца почти не видно. В сумерках станет полегче. Хотел бы я знать, кто тебя здесь развесил.

Винни напрягся, собираясь ответить, но незнакомец лишь похлопал его по плечу.

– Не спеши, все потом. У нас еще будет время поговорить. Чапа, иди сюда, мы возьмем этого джентльмена с собой. Оберни его одеялом.

Последняя фраза относилась явно не к Винни. Снова прогремели тяжелые шаги. Невидимый Чапа спеленал его, как младенца, легко подхватил на руки. И эти невероятно крепкие руки показались Винни железными.

– Почапали, – велел незнакомец своему молчаливому тяжеловесному спутнику, и тот звучно зашагал, совершенно не таясь и не заботясь об осторожности.

Шли долго. Через некоторое время Винни снова попытался разомкнуть веки. На этот раз получилось лучше. Видимо, уже стемнело и свет больше не выжигал глаза, но зрение его подвело. Винни практически ослеп, мир вокруг состоял для него теперь из крупных светлых и темных пятен, сфокусировать взгляд хоть на чем-то не получалось, и это злило.

Глаза не слушались, язык не ворочался. Интересно, как обстоит дело с телом?

Винни попробовал шевельнуть пальцами, потом рукой, потом хоть как-то пошевелиться, и с ужасом понял, что тело его тоже не слушается. Самое большее, на что он теперь был способен, – это делать резкие нелепые рывки, какими смог привлечь внимание прохожих, когда висел на дереве.