А пока надо перестать бояться его, забыть про убийство в театре и убедить себя, что Гидеон ее не тронет. В конце концов, он не идиот, чтобы навредить сосуду, в котором будет развиваться его ребенок. Ханна внезапно улыбается своим мыслям. Вот, у кого истинная власть – у нее самой. Пока Ханна здесь и будет носить его ребенка, Гидеон пылинки с нее сдувать будет.

В половине четвертого утра, уставшая от мыслей и завывающего желудка Ханна спускается вниз и, на цыпочках пробравшись на кухню, открывает дверцу холодильника. Она достает стоящую на полке миску салата, который она так и не съела, а потом скользит взглядом по сырам, ветчине, по коробке с разнообразными пирожными и замирает. Ханна смотрит на миску с салатом, даже кладет в рот веточку, жует, поглядывая на озаряемые светом в холодильнике вкусняшки, и внезапно сама себе улыбается. Она ставит миску на стол и, схватив нож, опускается на пол. Она дрожащими от голода и предвкушения руками отрезает толстый слой сыра, кладет сверху кусок ветчины и пихает в рот, глотает, почти не жуя. Не успев доесть свой бутерброд без хлеба, она открывает баночку с паштетом и ест прямо из нее, доставая содержимое пальцами, так как не хочет тратить время на то, чтобы подняться за ложкой. Еще не проглотив паштет, она пихает в рот кусок пирожного с меренгой, тянется за вторым со сливочным кремом, но глаза слепит заливший кухню свет, и Ханна, подняв лицо, смотрит на нависшего сверху Гидеона. Мужчина, кажется, только из душа, он в свободных штанах, торс обнажен, влажные волосы ниспадают на лоб. Ханна, забыв о своем странном положении, засматривается на татуировку, изображающую возвышающегося над волнами монстра на его животе, часть которой скрывается под резинкой штанов.

– Ты что делаешь?

Голос Гидеона действует на нее отрезвляюще, и девушка, сбросив наваждение, пихает в рот огромный кусок сыра, который не в силах проглотить, и давится.

– Дура, – нагнувшись, приподнимает ее Гидеон и, обхватив со спины, применяет прием Геймлиха. Раскрасневшаяся от удушья Ханна выплевывает сыр и прислоняется к столу.

– Мы были в одном из лучших ресторанов Мармариса, ты ни к чему не притронулась, у меня есть личный повар, – ты заказала миску травы, на дворе рассвет, а ты сидишь перед холодильником голожопой и ешь как животное, – хмурится Гидеон, не пропускает метнувшуюся в сторону девушку.

Ханна вдруг резко вспоминает, что она спустилась в одной футболке, в которой и легла спать. Она наспех тянет подол футболки вниз, хотя и понимает, что поздно прикрываться, топчется на месте и бесится, что мужчина ее не пропускает.

– Стесняешься? – скрестив руки на груди, стоит напротив Гидеон, с интересом скользит по тщательно вымытым, пахнущим сиренью, мягким, платиновым волосам.

– Откуда я знала, что ты не уехал, – бурчит смущенная девушка. Гидеон только ухудшает ее положение, потому что теперь нагло рассматривает ее худые, покрытые синяками из-за последних событий ноги.

– Почему ты ешь как воришка? – отрывается от холодильника мужчина и становится вплотную. – Мы ведь обо всем договорились и утром подпишем бумаги. Считай, это твой дом. На ближайший год точно.

– Я не ем. Я слежу за фигурой, а тут сорвалась, – прячет глаза Ханна, которой некомфортно от такой близости. Опять внутри нее поднимается буря, и вместо желания вмазать ему кулаком по лицу и убежать к себе, хочется прильнуть, позволить ему приласкать себя. Ханне от странных и впервые испытываемых желаний хочется вскрыться. Еще лучше бы вскрыть долбанную сущность в ней, что туманит разум.

– Ощущение, что мне на кухню скунс пробрался, – кивает в сторону разбросанных по полу пооткусанных продуктов Гидеон. – Хотя знаешь, ты ела, как те голодающие дети, которых я встретил после войны в Лагосе. У них были такие же глаза, как у тебя, когда я включил свет.

– Будто ты не знаешь, как мы, девушки любим морить себя голодом, – кусает губы Ханна, не зная, куда деть глаза, лишь бы не пялиться на мощную грудь. – Все ради красивой фигуры. Да и я не ела с Кале, – бурчит девушка, которой разговор не приятен.

– Нет, голодный человек – поест, тем более еду тебе предлагали, и на вилле она в открытом доступе. Ты ела так, как будто тебе нельзя было есть и внезапно разрешили, – не сводит с нее глаз Гидеон, не верит ни единому слову.

– Готовься, я еще и не начала тебя объедать, зарабатывай побольше, – задирает подбородок Ханна, поздно осознавая, что между их губами всего лишь пара сантиметров. – Я покажу тебе, как живут девушки из семей правителей, и начну прямо утром, – толкает его в грудь, намереваясь увеличить расстояние между ними, но Гидеон хватает ее за запястье, подносит тонкую руку к лицу.

– Питайся нормально.

– Не переживай, я рожу тебе крепкого малыша, – отбирает руку Ханна и, натягивая футболку, с трудом прикрывающую ее задницу, уносится прочь.

Гидеон смотрит ей вслед, потом возвращает внимание к продуктам и все больше мрачнеет.

Вернувшись в спальню, Ханна долго не может уснуть из-за гудящих в голове мыслей и с трудом засыпает только на рассвете. Она просыпается в полдень из-за шума за окном, потянувшись, сползает с кровати и видит, как детвора от пяти до восьми лет носится по двору с Азуром, за ними, выкрикивая ругательства, бежит охрана.

– Что такое? – затягивает шторы Ханна и идет в душ.

Закончив с утренними процедурами, она по привычке просит себе черный кофе и выходит во двор, где визги и погоня не прекращаются. Ханна стоит на лестнице, жмурится из-за бьющего по глазам солнца и, потягивая из большой кружки дымящийся кофе, наблюдает за детьми, которых наконец-то собрали на главном дворе. Дети, виновато опустив глаза, топчутся на месте, пока один из охранников по телефону кому-то что-то объясняет. Ханне не особо интересно, кто эти дети и что здесь происходит, она допивает кофе, собирается вернуться в дом, чтобы приступить к обдумыванию своего положения, но, заметив въехавший во двор бмв, останавливается. Из бмв выходит уже знакомая роскошная брюнетка и, поправив серый вязанный кардиган, постукивая высокими каблуками по камню, двигается к ней.

– Я смотрю, ты обжилась, – останавливается рядом с ней девушка, смеряет недовольным взглядом ее пижаму и растрепанные волосы. Пижаму Ханне пришлось надеть после ночного инцидента. Отныне она вообще, не обмотавшись в тряпки, никуда не выйдет – не заслужили разные волки вида ее роскошных ног.

– Мне уже пора обжиться, потому что я тут, кажется, надолго, – пожимает плечами Ханна в ответ на ее замечание, не может скрыть улыбку, заметив, как смешно кувыркается на траве самый младший из детей.

– Тетя Мия, – бежит к девушке маленький акробат, – мы же сами можем уйти, не зовите их.

– Не можете, хулиганы, – поглаживает его кудрявые волосы Мия.

– Кто они? – все-таки любопытство берет вверх, и Ханна сдается.

– Из приюта недалеко. Гидеон его содержит.

– В Кале дети в приютах надолго не остаются, их сразу забирают, – удивляется Ханна.

– Самому младшему четыре года. Самому старшему восемь. Они все из одной семьи и их никто не берет, – тихо говорит девушка, кивая в сторону двух мальчиков и девочки.

– Бред какой-то, они же все равно дети, – с трудом давит поднимающееся внутри возмущение Ханна.

– Ну, все хотят младенца, – хмурится Мия. – Никому не хочется брать взрослого ребенка, люди предпочитают белый лист, на котором будут рисовать сами. Младшенького даже брали, но там такой скандал разразился, старшие не отпускают, да и мелкий устроил новым родителям сладкую жизнь. Вот его и вернули.

– Ты бы не взяла? – внимательно смотрит на девушку Ханна, сама не знает, почему спрашивает и почему ее вообще задевает все это.

– Я бы хотела показаться лучше, чем я являюсь, но ты мне безразлична, – хмыкает Мия. – Я хочу родить сама, но это вряд ли, так что возьму младенца.