С такою поспешностью, государыни мои, вы принялись ощипывать меня, что не только кости мои стали видны, а и самое нутро. Не смею отрицать, государыни мои, что я человек превратный, ибо не осталось у меня в доме ничего, что не превратилось бы в ваше с легкостью, вам присущей. Эх! как было бы славно, когда бы вы, сударыня, поверили своим теткам, а я - нет! Думаю, что мне от того только лучше бы стало. И уж как впредь начну влюбляться, так стану из-за этих родственников приглядываться больше к тому, чего у женщины нет, нежели к тому, что у нее есть. Предпочитаю, чтобы у нее были желваки да прыщи, нежели тетушки, и горб, нежели матушка, ибо от первых беда ей, а от сих последних - мне. И случись ей быть на мою голову награжденной родственницами, я бы с ней и разговаривать не стал, доколе не изгнал бы их всех, точно бесов. Ваша милость обошлась со мной так, что только мне и выгоды вышло, что узнал я, как остаются внакладе. Не с родословной мне любовь чинить, а с женщиной; ведь спать с одной лишь племянницей, а содержать всю генеалогию - сие, почитаю, досадно будет. Чтоб мне в живых не бывать от теток этих самых (ведь они мне нож вострый), ежели на своем не поставлю! А уж чтобы мне перестать чудить, так где ж там, когда вы из меня столько вычудили.

Сокровище мое! Я-то думал, что я любовник, а ваша милость - полюбовница мне, на поверку же вышло, что мы с вами с великою любовью соперничаем по части моих денег и волочимся за ними. Не перестану напоминать вашей милости, что у вас есть поболее того, что мне в вас по сердцу, и что досель я не видел, чтобы вы чем-нибудь у меня пренебрегли. Нет, государыня моя, никто не может вызвать во мне столь великой ревности, как посягающие на мое имение. Если вы любите меня, то при чем тут платье, драгоценности и деньги, вещи мирские и суетные? А когда вы влюблены в мои дублоны, так отчего же не сказать правду? И подобно тому как вы в письмах зовете меня душенькой, другом сердечным, светом очей своих, зовите меня лучше своим реальчиком, дублончиком, кошелечком и кармашком! Вы полагаете, что все не по мне, если не даром, что даже и за бесценок покупать, по-моему, безрассудство, а уж то, что стоит денег, - и вовсе срам, и что никакой красоты там нет, где есть траты.

Оставим в покое деньги, словно их и на свете не бывало, и забудем про всякие галантерейности и любезности, а когда нет, так оставаться вам при своем хотении, а мне при своих деньгах.

Спаси вас...

Вы говорите, сударыня моя, что в дом к вам не мужчины ходят, а отцы монахи. Убей меня бог, не пойму, кто это уверил вас, что монахи - не мужчины, уж, верно, не они сами, ибо самого змия-искусителя перещеголяют. Хотел бы я весьма узнать от вашей милости, за какую породу скотов вы их считаете или каким иным словом прикрываете свои деяния.

В первые дни, как я удостоился ваших милостей, они нагоняли на меня страх, ибо этих братцев толпилась у вас в доме такая уйма, что я спрашивал себя, нет ли в доме покойника. Но хоть и знаю, что покойника нету, а все равно в ваших покоях от них покоя нет. Отродясь не видывал ни у одной дочери столько батюшек, и, по моему разумению, хуже этого ничего на свете нет, ибо я люблю сирот. И завидовал я Адаму единственно в том, что у него была жена без тещи, а мне куда милее иметь дело со змием или чертом.

Если вы, сударыня, и не очень заняты, то вас очень занимают, и коль скоро льнете к церкви, так, стало быть, есть в том прок, но монашеская ряса на покойниках куда покойнее, нежели на живых.

Deo gratias [1] .

Когда я спрашиваю, с чего это явился к вам в дом достопочтенный отец проповедник, вы отвечаете - пусть бы все такие были, о докторе Чавесе - тут, мол, бояться нечего, про дона Бернарда - да он-де свой, про капитана родственник, про лиценциата Паеса - он воды не замутит и божья душа, если про португальца - так он приходит по торговым делам к вашему свояку, если про Фабио Рикардо - так он вашему супругу приятель, а Скуарцафигго - так тот вам сосед. Страсть хочется узнать, что вы им отвечаете, сударыня, когда они спрашивают то же самое про меня.

Уговоримся же, государыня моя, донья Исабель! Все стерплю. Но чтобы вы орали на меня, а про святого отца говорили «пусть бы все такие были» такого уж не стерпеть. Крестная сила с нами! Да неужто вам милее, чтобы все стали монахами? Мало же у вас охоты, сударыня, к отдохновению: уж очень вы иноческая стали, душенька. Упиваетесь гологуменниками, а после локти кусать будете. Знаю, знаю, у вашей милости найдется ответ: я, дескать, сварливец и свои порядки навожу, как словно бы я тратился и деньги давал. А вам должно было бы благодарствовать мне за добродетельство мое.

Так вот, сударыня, ни гроша медного больше. О том надо уговориться ясно и прямо, раз и навсегда. Ревность у меня имеется, а денег нету. Ревновать ревную, но даром. Вот если сочетать нас друг к другу вплоть, тогда и деньги будут. А у вас список отцов монахов длиннее, нежели список обожателей. Если вам, сударыня, они дороже меня, тогда мне деньги дороже вас. А когда я вам дороже их, так и мне ваша милость дороже, нежели они. Одно только средство и есть: любите меня даром и без соперников. И если вы собираетесь поступать так, то помогай вам боже, а когда нет - то упаси господи!

И не подумаю расплатиться с вашей милостью за доброе мнение, которое вы обо мне ни с того ни с сего изволили составить, ибо по тем безделицам, о коих вы меня просите в своем письме, очевидно мне, что вы полагаете меня Фуггером. Прочел я там о семи вещах, про которые сроду не слыхивал. За то, что вы оказали мне честь, заподозрив меня в таком богатстве, стоите вы, сударыня, того, чтобы я вам послал их, и есть у меня на что их купить. Но нам должно волей-неволей довольствоваться только достоинствами.

В том, что вы, ваша милость, у меня выпрашиваете, явили вы не только неблагоразумие, но и остроумие. Хотя я от вашего письма и не расщедрился, зато призадумался и стал размышлять о том, сколько вещей заблагорассудилось царю небесному сотворить, дабы купцы ими торговали, а вы на них зарились. И за все сие великое вам спасибо. И уж поверьте мне, сударыня, будь моя добрая воля в цене у лавочников, я не преминул бы пустить ее в ход наместо чистогана. Видит бог, как я о сем сожалею. Но безделиц-то такая уйма, что их никакой памятью не уймешь. Вот и посудите сами, сколько на них денег уйдет! А вы еще просите принести эти вещицы и навестить вас. Я же не вижу дороги, по которой их носят, и не знаю, куда ходят те, кто их носит.