Однако сталкиваться лбами никто старикам не мешал; известна печальная повесть о том, как в 1801-м разошлись во мнениях по важному политическому вопросу Александр Андреевич Беклешов с Дмитрием Прокопьевичем Трощинским; царь не скучал, наблюдая за развитием сюжета. Старики слабели – он становился сильнее; им было время тлеть – ему цвести.
Затем он утешил молодежь.
17 марта 1801-го в столицу был призван Чарторыйский, спустя несколько дней – Кочубей с Новосильцевым. Чарторыйский счел необходимым сначала осмотреть Везувий, поскольку без этого было невозможно начинать реформы в России. Кочубей по дороге из Дрездена прослышал о новом возвышении Зубовых и был готов поворотить. Новосильцев сказался больным и проболел до тех самых пор, пока потенциальная угроза нового переворота не отпала.
Когда же все собрались, то были польщены особой доверенностью монарха. 24 июня после общего застолья Строганова, Новосильцева, Чарторыйского втайне от ревнивых стариков провели в туалетную комнату, где за послеобеденным кофием они обсудили будущность российской державы и учредили полуофициальный Негласный комитет (в шутку прозванный Комитетом общественного спасения)…
ГОД 1801.
Март. 15.
Из Петропавловской крепости освобождены заключенные Тайной экспедиции.
Помилованы Алексей Ермолов, Александр Радищев.
Генерал-прокурором назначен Беклешов, граф Панин возвращен к иностранным делам. Государственным казначеем вместо Гаврилы Державина назначен барон Васильев.
22.
Указ «О свободном пропуске едущих в Россию и отъезжающих из нее».
23.
Похороны Павла в Петропавловском соборе.
Того же дня.
Донские казаки возвращены из похода на Индию.
И старики, и молодые равно усердно рукоплескали первым указам Александра Павловича, ибо каждый мог вчитывать в эти указы себя.
Первые восприняли поток либеральных обновлений как некое очищение России от павловской грязи до екатерининского блеска; вторые увидели в них возможность такой переделки России, при которой неизбежной окажется быстрая смена политических поколений.
Первые настаивали на ускорении, сжатии и усечении административных реформ. Чтобы как можно быстрее увенчать себя драгоценной короной российской конституции. И перераспределить отчужденный у царя избыток власти в пользу опытных, зрелых, искушенных сановников. А в их лице – в пользу сословия в целом.
Вторые продолжили разговоры о конституировании, но в некой туманной перспективе, на вырост, и завели сладкую песнь о немедленном и повсеместном преобразовании государственного аппарата управления как цели ближайшей и долговременной. Ибо наложить на самодержавную волю царя конституционные вериги сейчас – значило усилить стариков, а преобразовать государственную машину – значило лишить стариков теплых насиженных мест. И начать самим насиживать эти места.
Но царь поставил свою задачу; ради нее ослабил и тех и других. На первом же заседании Негласного комитета в ответ на предложение молодых друзей сначала заняться изучением состояния империи, затем преобразовать администрацию, а уж в конце концов как-нибудь приступить и к конституции, он тихо и ласково спросил: а нельзя ли сразу перейти к третьему пункту? Смущенное молчание было ему ответом.
И по той же самой причине он заморочил конституированные головы стариков бюрократическими пертурбациями. Они увидели в учреждении министерств (8 сентября 1802 года) знак распыления царской власти. И возрадовались. То же увидел в этом издатель «Вестника Европы» Карамзин. И огорчился. А то был всего лишь управленческий громоотвод, куда посыпались молнии народного гнева. Решения же по любому важному вопросу по-прежнему принимал царь.
Еще большую радость широких дворянских масс вызвало данное Сенату поручение самому определить границы своих полномочий; но не прошло и двух лет, как 21 марта 1803 года царь умелым маневром раз и навсегда отбил у зарвавшихся сенаторов охоту этими полномочиями пользоваться.
Каждый получил именно то, чем не хотел заниматься в данную минуту, и каждый сохранил иллюзию, что это временно, что скоро дойдет очередь до главного, и тогда…
Первыми прозреют подслеповатые старики, а первыми из первых – старики московские, роскошно доживающие свой век в отставке, делом не занятые, а потому особенно наблюдательные. Одна из главных сподвижниц Екатерины Великой, академическая княгиня Дашкова, запишет:
«…я с грустью видела, что Александр был окружен только молодыми людьми, плохо относившимися к лицам пожилого возраста; по причине своей застенчивости (объясняемой, по-моему, его глухотой) их избегал и сам император. Четыре года царствования Павла, который делал из своих сыновей только капралов, были потеряны для их образования и умственного развития…
Я предвидела, что душевная доброта императора и прочно усвоенные принципы гуманности и справедливости не помешают окружению завладеть его доверием, а министрам и высшим сановникам – делать все, что они пожелают»[85].
Затем придет очередь молодежи. Один за другим наперсники царя вынуждены будут удалиться – кто в политическое небытие, кто в политическое инобытие; они возропщут, но будет поздно. Молодой царь успеет набрать силу, преодолеет зависимость от окружения, казавшуюся неизбежной.
Напрасно Лагарп, наученный горьким опытом своего бернского директорства и самовластия более не страшащийся, станет в 1802 году предостерегать воспитанника от увлечения демократией:
«Во имя Вашего народа, Государь, сохраните в неприкосновенности возложенную на Вас власть, которой Вы желаете воспользоваться только для его величайшего блага. Не дайте себя сбить с пути только из-за того отвращения, какое внушает Вам неограниченная власть. Имейте мужество сохранить ее всецело и до того момента, когда под Вашим руководством будут завершены необходимые работы, и Вы сможете оставить за собой ровно столько власти, сколько необходимо для энергичного правительства»[86].
Напрасно; за годы разлуки воспитанник успел неузнаваемо измениться. Лагарп осознает это чуть позже, когда в мае 1802-го под благовидным предлогом Александр вынудит воспитателя (по-прежнему любимого, но лезущего не в свои дела и не желающего приноравливаться к новой роли осторожного советчика при самостоятельно действующем политике) покинуть Россию.
Взаимопогасив усилия «стариков» и «молодых», царь затеял придворную игру в ручеек. Постоянно меняющиеся пары обречены были скользить сквозь кольцо из чужих рук, запутываться, хохотать, интриговать. Распутавшись и отерев слезы от смеха, все в один прекрасный миг заметили, что царь давно и прочно сидит на троне, участники мартовского переворота удалены, очаги новых заговоров погашены. Не успели в конце 1801-го поползти по столице слухи о готовящемся перевороте в пользу Марии Феодоровны, как в ночь перед Рождеством Платон Зубов сам подал прошение об отставке. (А что ему оставалось?) Не успела вдовствующая императрица предпринять ответный шаг и в первый день нового, 1802 года собрать у себя тайное совещание, как 17 января Зубов получил заграничный паспорт и отправился восвояси, а Гавриле Державину, который чересчур активно оппонировал царю, было срочно найдено длительное занятие в Калуге.
Вслед за тем пришла пора осуществить мечту Лагарпа о «регламентированной организации», создать министерства, усилить Сенат, перессорить министров, осадить сенаторов, чтобы народу было кого не любить и чтобы при этом некому было посягать на царские полномочия. Отчасти на те же роли были приглашены и «молодые друзья»; обладавшие малой властью, они в глазах света оказывались виновниками всех непопулярных решений.
Молодой, прекрасный собою царь как бы сиял звездой в окружении опасных астероидов.
