Ох, как ни убегаешь от этих мыслей, как ни заставляешь себя думать о другом, а неизбежно возвращаешься к тому, что болит. После отъезда Курта к матери в Германию Лидия совершенно потеряла покой. Она знает, чувствует – не может он разделить свое сердце пополам. И дело не в матери, та бы с радостью переехала к ним, дело в другом: Курт сам не может жить на чужбине.

– Не поеду! Ни за что на свете! – категорически заявила Лидия, когда он в первый раз заговорил о переезде. – Почему я должна уступить, а не ты?

– Потому, что я, как немец, больше виноват перед миром! И долг всех честных немцев – создать такую Германию, которая оправдала бы их перед человечеством.

– Можно подумать, что ты вслух читаешь газету… Человечество! Какие пышные слова! За счастье людей можно бороться и тут, в Италии. В любом уголке земного шара. Ты же и здесь не сидишь сложа руки.

– Надо быть там, где может вспыхнуть пожар. Когда откуда-нибудь доносится запах гари, люди бросаются туда.

Они неоднократно возвращались к этому разговору, и всякий раз в душе Лидии нарастало смятение. Она понимала Курта, видела, что ей не уйти от окончательного решения. Но Лидия все время уклонялась от ответа, потому что тоже не могла разделить свое сердце пополам. Здесь земля ее предков, здесь родные сердцу могилки, здесь она вместе с партизанами боролась против фашизма.

В автобусе было жарко, голова кружилась от мыслей и духоты. Лидия стала пробираться к двери и все же чуть не проехала свою остановку. Пришлось спрыгнуть на ходу.

– И все им некогда, все им некогда, – ворчала дородная, пожилая женщина, оказавшаяся рядом. Потом более мягко спросила: – Болит?

Лидия пошевелила ногой – ни капельки.

– Ну, твое счастье, девушка!

Нога действительно не болела, но ремешок на босоножке вот-вот оборвется. Лидия шла, ступая очень осторожно. Но как ни старалась она перенести центр тяжести на левую ногу, беда все-таки произошла. Правда, во дворе дома, где жил Чезаре.

Присев у лестницы на какой-то ящик, молодая женщина вытащила из прически металлическую шпильку и, орудуя ею, пыталась закрепить проклятый ремешок. Но тугая проволока не сгибалась, несмотря на все старания Лидии.

«Ну и черт с ним!» – Лидия тряхнула головой и рассмеялась, представив себе, как она выглядит… На одной ноге босоножка, на другой только носок, в руках нарядные перевязанные ленточками свертки, а рядом на пальце болтается злополучная босоножка. Женщина прислушалась, не спускается ли кто-нибудь по лестнице, и вдруг отпрянула назад. Наверху хлопнула дверь, послышались тяжелые мужские шаги.

Как часто людям может сослужить службу случай или какая-нибудь мелочь! Не спрыгни Лидия с автобуса, не порвись ремешок, и она не увидела бы того, кто спускался по ступенькам. А возможно, и столкнулась бы с ним лицом к лицу. Этого-то Лидии хотелось меньше всего.

Джузеппе!

Откуда он шел? Почему оказался именно на этой лестнице? Случайно он сюда попал или с определенной целью?

Встревоженный вид Лидии обеспокоил Чезаре.

– Что, плохие новости?

– Нет. Просто захромала на одну ногу. Видите? – Лидия рассказала о своем неудачном прыжке и даже рассмешила больного. Улыбка, коснувшись губ, отразилась в глазах, осветив бледное, измученное лицо.

Пока тетка Чезаре готовила чай, Лидия разложила по тарелочкам пирожные, бананы, ананас и пошла в кухню мыть виноград. Тетка стояла у плиты, кончиком платка вытирая глаза.

– Вы видели, что они с ним сделали? – женщина повернула к гостье заплаканное лицо.

– А что говорит врач?

– Обострение процесса в легких. Из-за травм. Эти изверги топтали его ногами.

– В газетах было, что они арестованы.

Старушка безнадежно махнула рукой:

– Ну и что! Разве это прибавит Чезаре здоровья?

На глаза Лидии тоже набежали слезы, но она поспешила вытереть. Нельзя, чтобы бедняжка видел ее волнение, и вообще нечего сокрушаться прежде времени. Может быть, все не так страшно, как кажется.

Когда Лидия вернулась в комнату, больной лежал, закрыв глаза. Страх закрался в сердце молодой женщины. Как он исхудал! Только что его лицо озарял горячий, живой взгляд, теперь же оно казалось вылепленным из воска, окаменевшим.

Лидия тихонько, на цыпочках, прошла вглубь комнаты, села на низенькую скамеечку, прижалась спиной к прохладной стене. Хотелось закрыть глаза, так легче думается, ничто тебя не отвлекает.

А мыслей в голове столько, что никак не соберешь их воедино. Как это произошло? Ведь воевали же они с фашистами, чужими и своими, и не какая-то горсточка людей, а огромная армия, можно сказать, весь народ. Сколько пролилось крови… Казалось, вымели из своего дома весь этот мусор. А оказалось, не весь. Мели размашисто, да не очень тщательно. Курт, ты не прав, бить в набат надо не только в твоем доме, а и в моем! Если бы я была более опытной, если бы я знала…

– Лидия, почему у вас такой грозный взгляд? – Чезаре, опершись на локоть, старался подтянуться повыше, но закашлялся и упал на подушки.

– Дайте, я помогу вам! Вот так… ну, теперь удобно?

– Прекрасно… Так почему же вы, синьора, хмурились?

– Думала о тех мерзавцах, которые чуть не убили вас… Хорошо, что на месте оказались свидетели. Иначе этих бандитов не арестовали бы. Надо, чтобы в суде…

– Вы наивная женщина, Лидия. Суд если и будет, то скорый и не справедливый…

– Надо не ждать, пока они набросятся, а стрелять самим.

– Вы хороши в гневе, похожи на амазонку.

– Вот и буду воевать. Уверяю вас, я обязательно поеду в суд!

– И Рамони узнает, кто вы?

Если раньше Чезаре говорил полушутя, то теперь глаза его сердито поблескивали.

Лидия в замешательстве некоторое время молчала.

– Тогда надо отправить в суд других, – заговорила она, не сдаваясь. – Целую делегацию. Чему вы так иронически улыбаетесь?

– Чего они стоят, эти три головореза! Целиться надо в другую мишень. И целиться не из ружья, а… – он схватил со столика, придвинутого к кровати, стопку густо исписанных листочков, – а из этой дальнобойной пушки.

– Они пулями, кастетами, а мы их пером? Вы говорите, три негодяя, покушавшиеся на вас, ничего не весят? А если они убьют и изувечат одного, второго, третьего?

Заметив, что спор утомил Чезаре, Лидия заговорила о другом, о различных жизненных мелочах…

Ей очень хотелось рассказать о своей встрече с Джузеппе, но она боялась волновать больного.

A тем временем троица, над которой Лидия только что учинила суд, чувствовала себя превосходно. И находились они вовсе не в тюрьме, как следовало ожидать, а за много кварталов от дома Чезаре, в квартире Джованны, любовницы одного из арестованных – Паоло.

Джованна собиралась уходить и, сидя у туалетного столика, прихорашивалась, укладывая волосы то так, то этак.

– Слишком уж долго ты вертишься перед зеркалом, – буркнул Паоло. Его злило, что он не может побыть один на один с девушкой, что она уходит, что намерена заняться делом, которое ему не по душе.

– На одно место собирается поступать чуть ли не десять человек. И учти, отбирать будут не только по голосу. А тебе хочется, чтобы я выглядела неряхой.

– Ты знаешь, чего я хочу: порядочной девушке не место в баре.

– Хватит. Говорено-переговорено! Мне все равно, где петь, хоть в аду. Только бы выбиться в люди. Осточертело выколупывать грязь из-под чужих ногтей.

– A там ты сама с руками и ногами увязнешь в грязи.

– Ну знаешь, не тебе читать мне мораль… Я еще в тюрьме не сидела.

– Попридержи язык. А то я так разукрашу тебя… – Паоло, сжимая кулаки, вскочил с места.

– Только посмей! Я приютила их, а он…

– Паоло! Джованна! Вы что, взбесились? Хорошее прощание перед разлукой. – Пьетро встал между девушкой и приятелем. – Эрнесто, налей им вина, пусть пьют мировую!

– Она выпила десяток сырых яиц, а ты – вино, – насмешливо хмыкнул Эрнесто, показывая на тарелку, полную яичной скорлупы, стоящую на подоконнике.

– И представьте, мальчики, ни одной сигареты сегодня. Так сосет, сосет… Перед тем как идти, одну все же выкурю. У тебя какие, Пьетро?