Она сняла болтающийся за спиной рюкзачок, порывшись в нём, извлекла на свет большой серебристый клубок и, заговорщицки подмигнув, протянула его брату:

– Ну-ка, где эта дыра, сквозь которую нас сюда занесло? Высунь в неё краешек вот этой штуки.

Мэтт взял скрученную в клубок тонкую серебристую нить и огляделся в поисках входа, который теперь должен был стать выходом.

В проёме дыры, на стектонитовой кромке, сидел большой белый мохнатый шмель. Мэтт высунул конец нити в отверстие, и шмель тут же зажжужал, взлетел, ухватился за неё и с силой потянул от купола вниз, к далёкой подошве.

В первое мгновение растерявшийся Мэтт выронил клубок из рук, но догадавшись, к чему всё идёт, засмеялся, поймал вращающийся в невесомости моток и пустил нить разматываться через скрещённые пальцы. А шмель всё тянул и тянул вниз. Нить вибрировала, гудела у Мэтта в руках, и на этот гул слетались и слетались отовсюду такие же белые большие шмели. Сначала они садились на саму нить, потом заполнили проём и облепили хохочущего Мэтта, а потом вытащили его оттуда наружу и понесли вниз.

Ая дождалась, пока последний белый мохнатый комочек, деловито жужжа, пропал в дыре, и скользнула вслед за ним.

Над утренним Парижем шёл снег.

Белыми мухами, похожими на Аиных шмелей, он тихо и бестолково кружился в холодном осеннем воздухе, засыпая и засыпая и веер, и аэровокзал, и полупустой грузовой терминал.

Бенжи ничего не знал о снегопаде. Он был занят. Минувшей полночью, ровно в ноль часов ноль ноль минут он обнаружил, что ему стукнуло пятьдесят и предписанное ему некогда предназначение потеряло былую силу.

Он как раз сидел на форуме лингвистов и выяснял тонкости языковых средств, служащих для создания «неясной» семантики, когда всё это накрыло его.

Если бы в этот момент кто-либо наблюдал за Бенжи со стороны, он смело мог бы сказать, что в 0:00 андроид завис.

Не то, чтобы знание о прекращении действия трудового договора и об отсутствии обязательств по отношению к теперь уже бывшему работодателю застало его врасплох, – нет: он не забывал нужных вещей в принципе, а тем более не забывал вещей, которые таким кардинальным образом влияли на его жизнь.

Просто оно, это знание, водночасье перестало быть неактуальным и приобрело такую огромную значимость, что даже сам андроид с легким недоумением отметил, что удивлён случившейся внутри у него перемене.

Так внезапно свалившаяся на него свобода вовсе не означала отсутствия работы.

Бенжи по-прежнему волен был заниматься предписанным ему некогда делом до скончания своего машинного века. Но наряду с этим на колее, по которой мчался поезд его жизни, неожиданно для него самого образовалась первая расходная стрелка. И Бенжи задумался.

Во-первых, теперь он мог перестать заниматься чем бы то ни было вообще и отказаться от любого участия в этом театре абсурда, который представляла собой не только машинная, но и любая другая жизнь. Во-вторых, у него появился выбор.

Вариант «во-первых» практически сразу же был отклонён им как неудовлетворительный в связи с тем, что где-то на расстоянии в полторы тысячи километров от поверхности Земли крутилась на низкой орбите хрупкая цитадель Альфы с живущей в ней Аей.

Оставался вариант «во-вторых».

***

Бенжи смутно представлял себе процессы, бродившие в маленькой Аиной голове, но хорошо улавливал всё, что касалось его самого.

Машины глупыми не бывают, – бывает, у машин не бывает нужной информации и нужных способов её обработки. Бенжи запросто мог разжиться как тем, так и другим, причём в сроки, сопоставимые с каким-нибудь нехитрым человеческим действием типа вдоха или акта утоления жажды.

Ещё тогда, два года назад, когда Ая впервые заявила ему о его исключительности, по возвращении в порт приписки он перерыл весь интернет в поисках всего того, что облегчило бы ему понимание таких привычных для человека вещей, как интерес и симпатия, и понял, что так ничего и не понял.

Если он и мог провести аналогию между интересом и недостатком необходимой информации об окружающем мире, то аналогий в отношении симпатии проводить ему было попросту не с чем. Это было море, в котором он плавать пока ещё не умел.

Самыми внятными в его сетевом поиске оказались древние греки, как оказалось, находившие в глубине этой идеи множество тонких различий.

Эрос, как результат определённых биохимических процессов, направленных на появление потомства, теоретически был ему более или менее понятен, – так же, как, например, был понятен термоядерный синтез, хотя заниматься им на практике андроиду тоже не приходилось.

Но дальше было сложнее. То, что греки называли филией (и то, что, скорее всего, имела в виду Ая), как предположил Бенжи, тоже являлось биохимической производной, но было сложно завязано на личный выбор, о который в своих исканиях он, озадаченный, тогда как раз и споткнулся.

В его, машинном, понимании было бы логично, если бы личный выбор был завязан на личную выгоду. Более того, он предполагал, что в абсолютном большинстве случаев именно так оно и было. Но только не в случае с Аей.

Насколько он понял, никаких выгод и удобств Ая от него не ожидала и ожидать не собиралась.

В то же время любовь, которую она к нему испытывала, не была и нисходящей любовью, – как ни крути, робот не был по отношению к ней ни более слабым, ни нуждающимся в защите. Оставалось сотрудничество – некая совместная работа, о которой ни Бенжи, ни (как представлялось ему) Ая пока ещё не имели ни малейшего понятия.

Странно, думал он, выбирать партнёра по общему делу до того, как будет выбрано общее дело, более чем странно.

На мгновение всё, что касалось людей, показалось ему непонятным и неестественным, но только на мгновение, – после которого он вспомнил, насколько бывают ошибочны обобщения подобных масштабов.

Бенжи открыл глаза, вынул пальцы из предназначенных для них разъёмов и огляделся, но кроме окружающей его темноты так ничего и не увидел.

Впервые в жизни ниша, в которой он проводил почти всё своё свободное время, показалась ему тесной и на жизнь вовсе не рассчитанной.

Андроид вытянул руку в темноту, отодвинул гермозаслонку и вылез наружу.

Над утренним Парижем шёл снег.

Бенжи поднял лицо к просыпающемуся мелкой холодной крошкой небу и долго смотрел, как небо плывёт ему навстречу, – до тех пор, пока не тающий на его терракотовом лице снег не запорошил ему оптику.

А потом он решил действовать.

Если уволиться прямо сейчас, подумал он, то с космосом, Аей и свободой можно распрощаться одновременно. Поэтому, прежде чем уведомить администрацию Орли о своих намерениях, ему следовало позаботиться о воплощении этих намерений в жизнь.

И перво-наперво стоило выкупить у работодателя, увы, пока ещё не принадлежащий ему челнок.

Андроид моргнул, стирая снег с оптических линз, и произвёл в уме нехитрый подсчёт: стоимость подержанного орбитального челнока составляла что-то около пятидесяти миллионов евро, его курьерская зарплата – какую-то совсем смешную цифру, так что, поделив первое на второе, он получил срок, который показался ему слишком большим даже с учётом того, что Ая не была обычным человеком.

Но Бенжи был машиной, а машины глупыми не бывают.

Первое, что он понял, – это то, что каким бы продвинутым ни был работодатель, заработать такие деньги в срок, который не оказался бы безумным, он никогда не даст. Второе, – это то, что теперь ему следовало изучить человеческий рынок с тем, чтобы его перехитрить.

Он ещё раз взглянул на занимающееся над Орли снежное утро, на белый, припорошенный снегом материнский челнок, повернулся и зашагал обратно, в тёмную и холодную нишу в машинном отделении. Там он снова втиснул тонкие пальцы в электронные гнёзда, закрыл глаза и ушёл знакомиться с законами мировой экономики.

Принесённый им на холодных металлических плечах снег ещё долго не таял.