Эти нарядные малявки и в самом радовали глаз на стыке зимы и весны, когда все довольно уныло и небо чаще пасмурное. Пожилой улыбчивый китаец выдал мне еды для рыб. И я развлекалась тем, что сыпала вкусняшки водным шустрикам с одной стороны, затем мчала на другой берег пруда, и «звала» к пиршеству рыбех уже туда.

Карпы разевали округлые рты как бы обозначая предлог «о». «О, ты шутишь? Мы столько плыли, и теперь снова плыть?» Тогда, на очередном круге вокруг пруда мимо меня к пучеглазым потянулась чья-то рука. Я решила было, что мать моя проявила жалость. Она же не может смотреть на то, как кто-то голодает. Присмотрелась: не. Рука, хоть и изящна, но все же крупнее женской.

— Юная госпожа Ли, я не ошибся? — мягко спросили смутно знакомым голосом.

Узнала: телефон у нас с громкими динамиками, но голоса искажает. Дает «эффект робовойса». Подняла взгляд с руки и карпов. Удивилась.

— Режиссер Ян? — задала уточняющий.

— Верно.

Я-то по описанию Сина (с перечислением заслуг и трепетом в голосе) представляла себе умудрённого сединами и жизненным опытом старца, а режиссер Ян оказался ровесником моего бати. Ну и куда как больше лоска в нем, чем в моем трудяге-родителе. Люксовый? Странное слово, но конкретно этому китайцу подходит.

— Вы ищете мою маму? — спросила я.

Логичный вопрос, ведь как выглядит его гипотетическая актриса, Ян знает, а с мамой только по телефону разговаривал.

Мать моя за детскими гонками поспеть не пыталась. Она наблюдала за моими развлечениями со стороны. И поглядывала на красивые цветущие веточки. Теперь, оторвав взгляд от ярких рыб, и я их заметила. И, кажется, поняла, отчего мать выбрала именно это заведение для переговоров.

Над темно-серой, почти черной черепицей сыпала крохотными нежными лепестками розовая зимняя слива. А поодаль склонялось к земле еще одно дерево. Оно старо. Голые изогнутые ветви черны, тронуты лишайником. И усыпаны мелкими красными цветами. Поблескивают капли недавнего дождя на изломах ветвей, доносится сладкий аромат.

— Мамочка, — пришлось отвлечь от любования мамулю. — Пришел режиссер Ян.

А то мы и так заставили влиятельного люксового господина кормить рыб и стряхивать с плеч лепестки. И не слишком мне его взгляд понравился, когда я их друг к дружке подвела.

Режиссер тоже любовался. Но не той сливой, что норовила прицепиться к ткани его пиджака. Ян с интересом поглядывал на мою маму. Мне очень хотелось верить, что интерес его вызван сугубо профессиональными мотивами. Что-то вроде: «Как? Это та домохозяйка, что предложила внести правки в проект известного сценариста?»

За это говорили и жесты: полностью увлеченные люди не стряхивают лепестки. Им на голову нужно лить деготь и сыпать перья, чтобы они отвлеклись. Но что, если этот режиссер особенный?

Мама склонила голову в приветствии, представилась госпожой Ли. Предложила пройти внутрь, ведь во дворе прохладно.

Возрастной китаец (вот таким, как этот сотрудник общепита, я представляла себе режиссера) проводил нас за резную перегородку. Столик стоял как бы отдельно, но и излишней приватности ширма не давала. Я в целом одобрила. Слегка удивилась, когда узнала из разговора, что обслуживал нас владелец заведения.

У взрослых приняли заказ, принесли всем теплую воду. До насыщения говорить о делах неприемлемо, разве что вскользь. Так что мне досталась не минута, а где-то полчаса славы. Хвалили меня на все лады. К такому повышенному вниманию привыкнуть сложно. Но можно. Уж я постараюсь, потому что смущение — не есть путь к успеху.

Еще режиссер одобрительно отозвался о выборе локации. Мол, открыл для себя новое и весьма приятное место. Похвалил картину на стене.

— Это копия, — с уверенность сказала мама. — Но отлично выполненная.

Вызвала у меня еще больше вопросов, которые не задать вслух. Судя по задумчивому взгляду от «люксового» китайца, вопросы возникли не только у меня.

Мне живопись тоже нравится. Она очень подходит этому месту. Мэйхуа и карпы.

Собственно, только после чая (мне принесли отдельный чай с молоком) они перешли к делам.

— Взгляните, пожалуйста, — режиссер достал из кожаной папки для бумаг стопку распечаток, пролистал, выбрал несколько листов. — Здесь мои пометки по сценарию. Сразу по ознакомлению я их делал.

Мама двумя руками (это уважительно, если что, а одной рукой взять — на отъ… отвянь, скажем так) принимает бумаги. Зачитывает вслух, умница моя. Понимает же, что я сама не прочту, а знать содержимое надо. И никакой неловкости.

— Недостаточная мотивация.

Пометка краткая, зато четко по делу. Я начала думать, что мы с этим Яном сработаемся.

— Я дал понять автору сценария, что в нынешнем виде эта часть истории не блещет, — «докинул» Ян того, что в пометки не вошло. — Дал срок на исправление. Сохранить лицо, убив дочь? Это посредственно и дешево выглядит. Портит всю историю.

Сам Ян выглядел дорого, причем я бы его прикид обозначила, как «сдержанная роскошь». И я понимала его недовольство «ложкой дегтя» предыстории мастера-кукольника в «бочке меда» остальной истории.

— Ваше мнение очень точное и емкое, — вежливо польстила мать моя женщина.

— Когда этот молодой человек принес ваше прочтение линии сюжета кукольника, — продолжил Ян. — Я понял: вот оно. То, чего недоставало изначальному сценарию.

— Спасибо… — родительница не удержалась от короткого и удивленного взгляда на драгоценную дочь.

Драгоценность изучала карпов на картине и безмятежно улыбалась. Конечно, мне приятно было слышать похвалу от дядьки, который пуд соли в индустрии успел съесть. И не только выжил в этом пруду хищных (а там явно не безобидные карпики плавают) рыб, но и добился определенного успеха.

В моей интерпретации мастер тоже брался за заказ богача. И тоже брал денежный аванс. Только «мой» мастер не на дорогие материалы собирался потратить золото, а на лекарства для больной дочери. Да, я заюзала штамп: больной ребенок, безутешный отец. Но оно же работает!

Я местных легенд и сказаний наслушалась немножко, и там почти во всех кто-то умирает. В бою, от болезни, вследствие катастрофы (потопы, пожары и прочая). Так что морально я не терзалась. Все в пределах нормы и вполне уместно.

Лекарства дочке не помогают, и мастер действительно решается на крайние меры. Вот только он в качестве жертвы демону называет себя, а не малышку. Но демон коварен. Его трактовка желания отчаявшегося отца: «Пусть моя дочь выживет, не умрет от болезни» — для демона вполне совпадает с тем, чтобы девочка продолжила существование в теле и образе куклы.

Что-то от той дочери ведь и впрямь не умрет…

— Могу я спросить, — режиссер тоже умеет в вежливость. — Сколько времени заняло у вас написание этой сцены?

Так, замялась моя искренняя китаянка. Надо выручать.

— Мамочка всё записала за один вечер, — и ни тени лжи.

Запись моей версии заняла у родительницы один вечер, даже часть его. Она еще и ужин успела соорудить. А то, что писала она под диктовку — так это совершенно лишние подробности.

— Отлично! — восхитился режиссер. — Я буду настаивать, чтобы эти изменения были внесены. А ваше имя указали в титрах, как помощника сценариста.

— Я не уверена…

Лицо — как будто это она из фарфора, а не еще не сыгранная мной кукла. Но я-то слышу панику в голосе.

— Мамочка, это будет так здорово, — наивно-умильное дитя в моем исполнении прекрасно. — Соглашайся!