“Приятно - тогда. Я плачу за это сейчас”, - ответил Менедем. Когда раб принес ему завтрак, он откусил от хлеба, но залпом выпил вино. Через некоторое время он опустил голову. “Так лучше, клянусь египетским псом. Снимает головную боль”.
Протомахос поднялся со своего табурета. “Хорошо. Тогда давайте направимся в театр”. Соклей нетерпеливо последовал за ним. Менедем тоже последовал, но с тихим стоном.
Они пробирались сквозь утренние сумерки. Вход находился всего в нескольких кварталах к северо-востоку от дома Протомахоса. Люди стекались к нему со всего города, даже в такую рань. Акценты, далекие от аттического, говорили о том, что многие из них проделали долгий путь, чтобы посмотреть сегодняшние спектакли.
Когда они добрались до театра, Протомахос вручил служителю драхму, сказав: “Это для нас троих”.
“Конечно, лучший”, - сказал мужчина и посторонился, чтобы пропустить их.
“Вам не нужно было этого делать”, - запротестовал Соклей. “Мы хотели купить ваше место, чтобы хоть немного показать, как мы благодарны вам за вашу доброту”.
“Не беспокойся об этом”, - ответил Протомахос. “Для чего нужен проксенос, как не для того, чтобы показывать своим гостям достопримечательности своего собственного полиса?”
“Большое вам спасибо”, - сказал Соклей. Менедем опустил голову, как будто боялся, что она отвалится, если он не будет осторожен. Он не сказал больше двух или трех слов с тех пор, как покинул дом проксеноса. Он действительно выглядел лучше, чем когда впервые пришел в андрон. Вместе с вином прохладный, бодрящий воздух раннего утра помогал ему прийти в себя.
Двое родосцев и Протомахос направились к орхестре, выступающей полукруглой площадке, где танцевал и пел хор. В узком каменном проходе были вырезаны поперечные канавки, чтобы ноги не скользили. Склон был один из восьми, достаточно крутой, чтобы представлять опасность падения.
“Это должно получиться неплохо”, - сказал Протомахос и сошел с прохода, чтобы сесть на каменную скамью. Соклей и Менедем последовали за ним. Все скамейки были одинаковыми, с приподнятой частью для спин зрителей и нижней частью позади них, где люди в следующем ряду могли поставить ноги.
У женщин была своя секция в театре, слева от Одеона. Эта зона была пристроена после постройки Одеона, поскольку она располагалась за углом огромного сооружения Перикла. Взгляд на женщин, казалось, помог Менедему прийти в себя лучше, чем вино или свежий воздух, несмотря на то, что многие из них носили вуали, защищающие от любопытных взглядов мужчин.
Протомахос тоже выглядел так. “Во времена моего прадеда это было место только для мужчин”, - заметил он.
“Так мне нравится больше”. Да, Менедем возвращался к жизни.
Соклей спросил: “Знаешь ли ты, наилучший, когда именно они начали допускать женщин в театр?“
Проксен покачал головой. “Они прилетали, сколько я себя помню. Это все, что я могу сказать наверняка”.
“Кто-то должен знать что-то подобное”. Соклей прищелкнул языком между зубами. “Интересно, кто”.
Указывая на каменное кресло в центре самого первого ряда, Протомахос сказал: “Вот где сидит священник Диониса Элевтериоса. Если кто-то и может сказать вам, когда изменился обычай, то это, вероятно, тот самый мужчина ”.
Соклей начал вставать и спускаться к нему прямо здесь и сейчас, но Менедем схватил его за руку, сказав: “У него сейчас есть о чем беспокоиться, мой дорогой”.
“Полагаю, да”, - признал Соклей. “Но я могу забыть, если не спрошу, когда что-то впервые придет мне в голову”.
“Ты?” Менедем рассмеялся. “Ты ничего не забываешь. Если бы ты когда-нибудь узнал имя собаки Перикла, ты бы помнил его до скончания веков”.
Он был прав. Но когда Соклей сказал: “Это другое”, он знал, что тоже был прав, хотя ему было бы трудно объяснить разницу между двумя видами памяти.
Но Менедем был также прав, говоря, что у священника были другие мысли на уме. Седобородый джентльмен то и дело вскакивал со своего стула, чтобы поговорить то с одним, то с другим из магистратов, сидевших в первом ряду, и с высокопоставленными македонскими офицерами, которым также достались некоторые из этих первых мест - верный признак того, как много, или, скорее, как мало, в наши дни стоили афинская свобода и автономия.
Протомах сказал: “Если тебе интересно, вот Деметрий Фалеронский”. Он указал на одного из высокопоставленных лиц в первом ряду. Афинянин, который служил губернатором Кассандроса, был моложе, чем Соклей думал о нем во время своего предыдущего пребывания в Афинах - около сорока пяти. Он также был поразительно красив; это Соклей запомнил точно.
Со смешком Менедем сказал: “Даже если нас это не интересует, он все равно Деметрий Фалеронский”. Протомахос моргнул. Соклей застонал. Да, его кузен начинал чувствовать себя лучше, и он наполовину желал, чтобы Менедему было не так.
Вошел хор мальчиков, поющих те же гимны, что и во время процессии накануне. За ними, на этот раз на маленькой тележке, а не на лодке на колесах, в которой они ехали по улице Панафинейя, следовала древняя деревянная статуя Диониса.
Как он делал каждый год, бог смотрел спектакли, поставленные в его честь.
Пара дюжин юношей, достигших совершеннолетия в этом году, прошли маршем в орхестру позади хора. Магистрат вручил каждому из них доспехи гоплита. Они были сыновьями афинян, погибших в битве за свой полис. Этот обычай имеет давние корни. Юношам громко аплодировали, когда они занимали свои места в передней части театра. Большинство их отцов пали бы, сражаясь с македонцами, которые сейчас доминируют в полисе. Подбадривать их было одним из способов показать, что люди чувствовали к оккупантам.
“Смотрите!” На этот раз Протомахос указал на огромные здания акрополя позади них. “Солнце взошло. Пройдет совсем немного времени, и его лучи доберутся и сюда”.
“Еще один аргумент в пользу того, что земля круглая”, - сказал Соклей Менедему. “Если бы она была плоской, солнце всходило бы везде в одно и то же время. Но, естественно, более высокое место на сфере улавливает свет, проходящий по краю кривой, раньше, чем более низкое ”.
“Прости, лучший, но это слишком похоже на размышления для столь раннего утра”, - ответил Менедем. Соклей фыркнул.
Менедем помахал продавцу вина. Парень подождал в проходе, пока Менедем осушит маленькую глиняную чашку, затем снова наполнил ее из кувшина, который он носил на боку, как меч. Другие торговцы ходили взад и вперед по рядам с изюмом, сушеным инжиром, маленькими медовыми пирожными, сосисками, луком и ломтиками сыра. Соклей сказал: “Чем хуже пьеса, тем лучше будут дела у людей с едой”.
“Это кажется справедливым”. Менедем посмотрел вниз на возвышающуюся сцену за орхестрой. “Мы достаточно близко к сцене, чтобы побить актеров луком, если они будут очень плохо себя вести”. Затем он оглянулся через плечо на все тысячи людей, сидящих позади него. “И мы достаточно близко к скене, чтобы все они там, сзади, могли забросать нас луком, если актеры будут очень плохими”.
