– А помыслила ли ты, княжна, – сухо сказал он после довольно продолжительного молчания, – сколько крови русской надобно будет Василию Пантелеевичу пролить, чтобы того достигнуть?

– Кровь и так спокон веков по всей земле нашей льется, боярин. Уж лучше ее одним разом пролить, хотя и много, но с пользою для всей Руси.

– Стало быть, по-твоему, всякий князь, который из маленьких хочет вырасти в большие, льет кровь с пользою для Руси? С такою пользою досе лили ее князья тверские, московские, рязанские и еще многие. А ныне, значит, и карачевские должны лить?

– Эх, боярин, вижу, не разумеешь ты меня. Ну, оставим это… Поведай мне лучше, каков собою Василий Пантелеевич?

«Ну, погоди, – с веселым злорадством подумал Василий, – сейчас я тебе распишу твоего суженого! Коли он тебе лишь для возвеличения твоего надобен, все одно ты ему это простишь».

– Собою Василий Пантелеевич неплох, – сказал он вслух. – Ростом невысок, черняв. Хотя немного и колченог, но статен… Только вот последнее время брюхо у него стало сильно выпирать. Ну да ведь будущий великий князь Черниговский должон быть дородным. Плешь у него тоже к тому случаю готова. А так, коли не считать того, что он малость косит на один глаз, мужчина он видный.

– Не может того быть, боярин! – воскликнула Ольга. – Нам люди сказывали, что собой Василий Пантелеевич вельми пригож, а ты его эдаким уродом представил!

– Что ты, Ольга Юрьевна! И я говорю, что он пригож. Брюхо и плешь человека не портят, особливо большого князя! К тому же их, может, еще и не было, когда твои люди Василия Пантелеевича видели. Нешто я тебе сказал, что он с малолетства брюхат и плешив? Ну а бородавку, что у него на носу, в крайности ведь и срезать недолго.

– Еще и бородавка на носу! – с ужасом воскликнула Ольга.

– Что ж с того, что бородавка? Бывает и похуже. А чтобы рубца на носу не осталось, ее можно и не срезая вывести: стоит лишь каждый день мазать нос утиным пометом, и через полгода она сама отпадет.

– Замолчи, боярин! Не хочу я этого слушать!

– Воля твоя, княжна. Ты меня спросила, каков есть Василий Пантелеевнч, и я тебе ответил. Худого я ничего не сказал и лгать на другого не стал бы, особливо на своего князя.

Снова последовала длинная пауза, в продолжение которой Ольга Юрьевна, подавленная словами собеседника, мысленно осваивала нарисованный ей портрет карачевского князя, а Василий, глядя на нее, наслаждался плодами своей выдумки. Придя наконец к мысли, что в мужчине красота не самое важное да боярин, быть может, слегка и прилгнул, Ольга спросила:

– А что скажешь ты касаемо слухов, которые ныне идут из Карачева? Знаю, ты им не слишком веришь, но все же, как мнится тебе: могло ли и впрямь такое приключиться?

– Оно-то могло, – подумав, ответил Василий. – Князь Андрей Звенигородский человек пакостный, да и Тит Мстиславич завистлив. К тому же ходить по воле братанича им обидно. И ежели бы им представился случай от него отделаться, они бы недолго раздумывали.

– Коли так, почто же ты сумневаешься в том, что ныне говорят?

– Да уж больно тихо было в нашей земле, как я ее покидал. А когда такие дела вызревают, в самом воздухе чуется что-то неладное. Есть и другое: Василий Пантелеевич своим дядьям не дуже доверяет и, мнится мне, столь легко не дался бы в западню.

– Ну а все же, коли оплошал он и заманили его?

– Тогда могло окончиться так, как люди сказывают. Василий Пантелеевич человек горячий и, когда осерчает, хоть кого может в куски посечь. Живым бы он им в руки не дался.

– И что же теперь будет, коли все так случилось?

– Да ничего не будет. Съездит Василий Пантелеевич в Орду, оправдается перед ханом, и дело с концом. Ведь правда-то на его стороне.

– Значит, мыслишь ты, что стола своего он не потеряет?

– Вестимо, нет! Хан еще и обласкает его за то, что был крут и смуты в своей земле не допустил. Для Узбека тот князь и хорош, который своих удельных умеет в страхе держать. А голов русских нешто ему жалко?

– Думаю, в этом ты прав, боярин. Тако же и я мыслю, – задумчиво промолвила Ольга. – Ну, однако мне домой пора. Спаси тебя Бог за все, что ты мне поведал.

– Рад, коли угодил тебе, княжна. Стало быть, на этом кончился наш первый разговор. А второй когда же?

– Али ты уже перестал торопиться в Вятскую землю? – спросила Ольга, поднимая на Василия искрящиеся улыбкой глаза.

– Ехать-то мне нужно, Ольга Юрьевна… но ведь надобно колодой быть, а не человеком, чтобы с легким сердцем покинуть места, где тебя хоть издали увидеть можно. К тому же я тебе обещал остаться на два либо три разговора.

– Ну, коли для пользы твоей надобно, то обещание я тебе могу и вернуть.

– Али не хочешь ни о чем более меня выспросить?

– Да будто уже и не о чем.

– Ништо, княжна. Я и сам нашел бы, что тебе рассказать.

– А занятно будет?

– Да уж постараюсь…

– Ну, коли так, завтра, в этот же час, приходи сюда снова. А покуда прощай, боярин.

– До завтра, Ольга Юрьевна. Храни тебя Господь!

Прошла неделя, а Василий все еще сидел в Муроме и, казалось, менее всего помышлял об отъезде. Напрасно Никита все чаще и настойчивее напоминал ему о необходимости торопиться, – он лишь досадливо отмахивался и отвечал, что за Каменным Поясом они еще успеют насидеться вдоволь, а Руси, быть может, больше никогда не увидят.

Свидания его с княжной продолжались ежедневно и вскоре для обоих превратились в некую не осознанную умом потребность. Когда Ольга немного привыкла к Василию и поборола свою застенчивость, перед ним открылась женщина не только красивая и обаятельная, но и далеко не глупая, вдумчивая, любознательная и глубоко тяготящаяся своей женской долей, которая грозила навсегда замкнуть ее в круг обыденной и скучной хоромной жизни.

Взглянув на это ее глазами, Василий теперь находил некоторое оправдание даже ее честолюбивым вожделениям, которые так неприятно поразили его при первом их разговоре. «Видать, не столько она гонится за богатством и честью, сколь хочется ей жизнь настоящую изведать, – думал он, с каждым днем все больше теряя от княжны голову. – И то не диво, что, покуда сердце у нее спит, помыслы только к тому и тянутся. А вот полюбит, и перестанет блажить».

Для Ольги Василий с его увлекательными рассказами явился как бы провозвестником той широкой и полной впечатлениями жизни, к которой ее неудержимо влекло. Она уверяла себя, что встреча их случайна и мимолетна, а если голос сердца иной раз и нашептывал ей другое, она подавляла его велениями разума.

Что дал бы ей брак с боярином Снежиным, если бы даже отец, паче чаянья, на него согласился? Вместо затерянного в лесах Мурома жизнь в совсем уж безвестном Мосальске, который, по описаниям Василия, и на город-то непохож; вместо унылого прозябания в хоромах отца, из которых есть все-таки надежда вырваться при помощи удачного замужества, совсем уж безнадежное прозябание в хоромах помещика-мужа! Такой шаг означал бы крушение всех ее жизненных планов, но все же, несмотря на трезвые доводы рассудка, ее с каждым днем сильнее влекло к этому красивому, сильному и интересному человеку, быть может, не случайно приведенному судьбой на глухую лесную поляну, где ей в эту минуту угрожало бесчестье или смерть… Ольга хорошо понимала, что надо прекратить эти волнующие встречи и заставить Василия уехать, но с каждым новым днем у нее оставалось на это все меньше решимости.

Если бы Василий был настойчивее, в их отношениях все бы уже определилось. Но он медлил, ибо сам запутался в создавшейся обстановке и не знал, на что решиться. Действовать так, как он действовал бы при обычных обстоятельствах, мешали полная неопределенность его положения, необходимость скорого отъезда и принятое им чужое имя. Самым правильным было бы попрощаться и уехать, но Василий для этого уже не находил в себе достаточно сил.