Сверлю вурдалачку глазами, а она только растерянно кивает, а потом достает из кармана дутой черной куртки ключ и расстегивает наручники.

— Пошли, — говорит полушепотом и пятится к двери.

Я поднимаюсь со стула, растирая запястье и медленно плетусь за ней, избегая зрительного контакта с Элеонорой, пытаюсь выкинуть из головы бред, который она мне только что сказала. Игошин, ты же адекватный человек! Как можно верить женщине с наклеенными километровыми ресницами и ногтями, которыми можно убить? Мы с тобой всем еще покажем! Обзавидуются! Но на душе все равно грустно. Пока спускаемся, гоню от себя дурные мысли, вспоминаю, что Бэлла идет вслед за мной только около машины, когда замечаю, что она не подходит к пассажирской двери.

— Ты не едешь что ли? — спрашиваю ее удивленно.

— Наверно, нет, — отвечает грустно.

Сейчас она стоит на том самом месте, где я впервые ее увидел, лежащей на земле, и по башке сразу ударили воспоминания о том страшном вечере.

— Ну и правильно! Ложись и жди новую жертву. Потом наручниками- клац и тащи наверх на согласование.

— Костик… — говорит очень взволнованно, — Я же тебе не понравилась? Совсем- совсем не понравилась?

— Я же тебе говорил, у меня девушка есть!

— Я знаю, что это не твоя девушка, Костик, и спрашивала я тебя не об этом… Я спрашивала про себя.

— Я человек верный, налево не смотрю, — все еще стою у своей двери и смотрю на расстроенное лицо вурдалачки.

— Мне кажется, Элеонора брешет… — бормочет подавлено, — Пригласи меня на свидание, Игошин…

— Пф! Совсем что ли? — я закатываю глаза, — Как мне еще сказать, что мне это не интересно? Ты русский язык вообще понимаешь?

— Я же сейчас обижусь, Костик… и больше никогда к тебе не подойду…

— И Слава Богу!

— Мы могли бы сходить в какую-нибудь классную бургерную, а потом в бар, выпили бы хорошего, крафтового пива… — реально, русский язык ведьма не понимает.

— Нет! Нет! И еще раз нет! — говорю очень грубо.

— В последний раз спрашиваю, — глядит на меня черными глазенками и нервно кусает губу.

— Бэлла! Нет! Никаких свиданий у нас с тобой не будет!

— Ладно… — делает несколько шагов назад и ложится на землю, в ту же самую позу, что и в прошлый раз.

— Чеканутая, — бурчу сквозь зубы и быстро сажусь в машину.

Сегодня двор заставлен не так плотно, поэтому мне удается развернуться около подъезда и с пробуксовкой тронуться с места. Еду по темному двору и думаю, какая же Бэлла отбитая, лежать в одиночестве на холодном снегу в этих трущебах… Найдет ведь приключения на свою задницу! Блин, вот дадут ей по башке топориком, потом буду чувствовать себя виноватым, что оставил ее лежать под луной, в поисках новой жертвы. Игошин, ты скорее всего об этом пожалеешь! Но ты же не черт! Ищу место, где можно еще раз развернуться, но, как назло, ничего подходящего не попадается, приходится дать кругаля и подъехать к злополучному дому с другой стороны, предварительно обогнув целый квартал. Но как только заворачиваю за поворот, замечаю, что место под фонарем совершенно пустое.

Ушла… Надеюсь, на своих ногах, а не утащили в кусты собратья вурдалаки. Только собираюсь тронуться и в очередной раз развернуться, чтобы не петлять, замечаю, как загорается свет автомобильных фар чуть дальше от места, где лежала ведьма. И теперь мне хорошо видно, как рядом с белой тачкой стоит Бэлла и кокетливо улыбается какой-то высокой темноволосой шпале, шпала тоже улыбается ей, жестом приглашает в машину, она поправляет шапку и залезает на сиденье. Ну дела! Вот это Элеонора! Тут что какой то портал? Может тоже выйти полежать? Ах, да, я же помру в одиночестве! Вот ведьма! Расстроено вздыхаю, провожаю взглядом удаляющуюся белую Тойоту, зачем- то сижу еще минут десять, а потом двигаю домой.

Я почувствовал неладное, еще на подъезде, когда не увидел свет в наших окнах. Сейчас около девяти, Алина в это время никуда не ходит, слишком темно и холодно, а для того, чтобы лечь спать еще рано… Во мне теплилась надежда, что она просто смотрит фильм на планшете, валяясь под теплым одеялом, не зажигая свет. Но дома было пусто. Взгляд сразу наткнулся на приоткрытую дверцу ее шкафа. Я подошел к нему очень медленно, не решался открыть, но все же потянул. Полка была пустая. Следующая тоже. Ни одной Алининой вещи, ни в комнате, ни в ванной. Сердце билось в бешенной агонии, а тело двигалось слишком медленно, словно меня не слушалось. Трясущейся рукой я потянулся к телефону, набрал мою Миледи, но услышал только один короткий гудок и переключение на автоответчик. Я позвонил еще раз, и еще раз. Нафига? Я же знаю, что «черный список» выглядит именно так. Виски сжимались и гудели, меня бил мелкий озноб, даже зубы тряслись, но я все набирал ее номер.

Что случилось? Лось передумал и перезвонил ей? Она на меня обиделась и ушла? Куда? Опять в неизвестность или сразу к Лосяре? Лучше бы к нему, потому что я не могу представить, что она сейчас шарахается где-то в одиночестве со своим животом. Какой пиз*ец! Жалобно всхлипнув, я набрал другой номер, Лехин. Я знаю, он скажет, что говорил, что я допрыгаюсь, будет шутить дурацкие шутки, чтобы отвлечь меня, типа: «Не грусти, болтик, еще найдется твоя шайбочка!» Но, на этот раз, Игошин не угадал. Уже по его приветствию я понял, что что-то идет не так.

— Алина ушла! Совсем ушла! — говорю растерянно и сжимаю пальцами диванную подушку.

— Я знаю, — мрачно говорит Зуев.

— Она что звонила Машке?

— Нет…

Леха берет долгую паузу, меня убивает эта ледяная тишина, сердце колотится, как в припадке, пульс просто зашкаливает.

— В общем, я рассказал Лосю правду… Прости, Гном… — он тяжело вздыхает, — Можешь меня ненавидеть, за то, что влез, но так нельзя…

Из груди вырывается тревожный, горький хрип.

— Они помирились… Не пара она тебе, Костик, зря ты все это нахимичил… Конечно, ты мой лучший друг, но…

— Нет у тебя больше никакого друга, — я резко его перебиваю и шиплю разгневанным, обиженным голосом, — Всё, Леха, забудь мой номер, ты для меня сегодня помер! Дружи с Лосем или с кем-нибудь очень благородным, под стать тебе!

Сбрасываю звонок и сразу же блокирую, и его, и Машку. По щекам катятся предательские слезы, смотрю на детские вещи, доставшиеся нам от Соколовской, которые Андоленко не стала забирать и сердце разрывается на миллион осколков. Не могу дышать, глотку будто набили острыми кирпичами, сквозь прозрачную пелену гляжу на этот проклятый гамак и качели и тихо скулю, как побитая собака. В голове миллион картинок, как я гладил живот, радовался хорошим анализам, как подставлял пальцы для нового пинка от братюни… Больше ничего этого не будет… Я снова совсем один… Теперь вообще один…

Глава 16

Если бы кто-нибудь знал, как мне одиноко… Мне порой кажется, в мире нет, человека, который был так же сильно одинок, как и я. Вечная невидимка в толпе, ничем не выделяющаяся серость. Сегодня ровно три недели, как я не разговаривал с нормальными людьми. Нормальные- это живые, настоящие, близкие, остальные мне видятся ботами. Продавщица в продуктовом, как и кассир на заправке говорит одни и те же фразы, коллеги- вообще сплошной белый шум, я их не слушаю, выцепляю только нужные фразы, обращенные ко мне, все прочее просто выкидываю. Все эти люди мне чужие, я для них тоже. Андоленко уволилась, даже не зайдя в офис, отправила уведомление по почте, Аркадьич подписал с великой радостью. Леха и Машка не могли мне позвонить, вернее, если бы очень захотели, нашли бы способ, но не стали. Я очень скучал по Майке, сердце медленно гнило. Интересно, как там Алинкин бейбик, как же сильно я к нему привык… Зачем я вообще это затеял? Лучше бы вообще не знал, что такое семья и счастье, чем так… когда все уплывает через пальцы и ты ничего не можешь сделать. Зуев оказался прав, Андоленко я никогда не любил, по крайней мере, по ней я скучал в меньшей степени. Скучал по вечерам за разговорами, домашней еде, ощущению уюта, дурацким фильмам, походам в кафешки и кино, а по ней самой, не очень.