Странно, что жители Птицына давно перестали пугать Павла. Может, потому что он давно стал одним из них?
Глава 3. Пустая злость
18 августа. Утро.
Ульяна припарковала машину возле ворот бабушкиного дома. Она осмотрела две колеи примятой травы, оставленные недавно уехавшей машиной, и вошла в калитку. Елизавета Петровна уже встречала внучку на пороге, слегка жмурясь от поднимающегося солнца.
– Уля, ты сегодня рано, – с улыбкой пробурчала женщина. – Я ещё обед не готовила.
– Я недавно позавтракала, – ответила Ульяна и поднялась на крыльцо. – Как поживаешь? К тебе кто-то приезжал?
– Да, Паша убийство это проклятое расследует. Ужасно, хоть и Семён.
– Собаке собачья смерть.
– Ульяна, нельзя так о покойниках.
– Ты сама всегда так о них говорила.
– Будет тебе умничать, – отмахнулась Елизавета Петровна и зашла в дом.
Ульяна направилась следом и с подозрением посмотрела на бабушку, которая хлопотала на кухне и старательно делала вид, что ничего не произошло.
– Ба, расскажи то, что я должна знать, – наконец попросила Ульяна.
Елизавета Петровна на пару секунд оторвалась от помешивания супа и обернулась на внучку.
– Ты и сама всё знаешь.
– Да, я знаю, что ты страшно ненавидела Семёна. А теперь просишь не говорить о нём плохо. Не кажется тебе странным?
– Побойся Бога, Уля. Всё это – дела давно минувших дней. Семён мёртв, и смерть надо уважать.
– Именно поэтому десять лет назад ты принесла свиную голову на могилу родителей Полины?
Елизавета Петровна вздохнула и вытерла руки кухонным полотенцем, хотя не мочила их. Потом уселась за стол напротив внучки и снова вздохнула.
– У твоей бабушки давление, и сердце ночью так разболелось…
– Прекрати свой спектакль, – потребовала Ульяна, ни на миг не поверив пожилой женщине. – Ответь, ты убила Семёна?
Лицо Елизаветы Петровны мгновенно приобрело спокойное выражение, но в глазах читалось что-то, похожее на разочарование. Как будто она ожидала от внучки чего-то более выдающегося, чем очередное нелепое обвинение.
– Ах, Улька-Улька… Думала я, ты умная у нас. Видишь, порой и я ошибаюсь.
Ульяна оскорблённо насупилась. Если Семёна в самом деле убила не бабушка, то можно о ней не беспокоиться. Но, с другой стороны, Павел мог скинуть всю вину на неё, если настоящий убийца достаточно ему заплатит. И хотя Елизавета Петровна была далеко не безобидной овечкой, даже она бессильна против решения суда.
– Что сказал Паша? – со вздохом спросила Ульяна, постаравшись унять раздражение.
– Ничего. Но, по-моему, он заметил, что я где-то соврала. Впрочем, без лжецов старый Птицын рухнет, и все это хорошо понимают. Немногие хотят решительных изменений, а Паша точно не из их числа. За меня не волнуйся, у меня ещё остался порох в пороховницах…
– Ты как была отбитая, так и осталась, – процедила Ульяна.
– Яблочко от яблони недалеко падает, – с острой улыбкой парировала Елизавета Петровна.
– Но далеко катится.
С этими словами Ульяна вскочила и направилась к выходу из дома, не желая и дальше вести этот разговор, больше похожий на блуждание по минному полю. Победить бабушку в словесной перепалке ей не удавалось ещё ни разу.
– Смотри в чужой огород не укатись, – насмешливо бросила ей вслед Елизавета Петровна.
Ульяна села в машину и сжимала руль до тех пор, пока не почувствовала в ладонях боль. Лет до двенадцати она была уверена, что её бабушка лучшая на всём белом свете. Потом начала понимать, что она – самая сумасшедшая на всём белом свете. Впрочем, как считала мать, одно другому не мешает. Но теперь Ульяна была полностью уверена лишь в одном – дорогу её бабушке лучше не переходить.
Елизавета Петровна могла многое. И, конечно, она вполне могла убить Семёна. Она безумно ненавидела всех друзей Мстислава – как бывших, так и настоящих. К счастью, своё возмездие она осуществляла в одиночестве, но Ульяна всё равно считала, что на восьмом десятке пора найти другие увлечения, кроме вендетты. Ведь подлецов в Птицыне как майских жуков на клубничном поле – слишком много, чтобы можно было вывести.
От безысходной злости Ульяна пихнула руль. Её раздражала двуличность людей. Но ещё больше раздражало то, что она во всём была на них похожа. Те же привычки, та же лицемерная улыбка, те же уловки и способы скрыть истину. А под этим всем – бесконечное одиночество, рождённое десятками ошибок и осознанием, что некому в них признаться. И это глодало изнутри. Это строило между Ульяной и миром глухую прозрачную стену, сквозь которую окружающие видели происходящее, но до конца его не осознавали.
Звук пришедшего уведомления отвлёк Ульяну. Она взглянула на заблокированный экран телефона и с неудовольствием отметила, что подруга записала ей голосовое сообщение. Пару минут подумав, послушать его или сделать вид, что занята, Ульяна всё-таки решила открыть диалог.
– Ты сегодня приедешь? – заговорила Полина своим обыкновенным слишком весёлым голосом. – У меня ужасный день. Миша меня выгнал, представляешь? Мы срочно должны выпить и посмотреть какую-нибудь отвлекающую киношку. Жду тебя.
Ульяна вздохнула и зажала значок записи.
– Да, в магаз заскочу и к тебе. Выбери пока фильм.
Она повернула ключ зажигания и выехала на дорогу.
Машину давно пора бы продать – всё руки не доходят. Раньше, когда Ульяна училась в городе, та была ей крайне нужна. Теперь эта необходимость резко пропала: дальше Птицына она редко выезжала. Только вот кто купит её старую развалюху, которую и машиной-то назвать сложно?
В магазине Ульяна, как обычно, несколько минут рассеянно осматривала продукты. Предположив, что у Полины дома снова ничего нет, взяла две замороженные пиццы и большую пачку чипсов. Насчёт алкоголя Ульяна не переживала – в отличие от еды, у подруги его всегда было в избытке.
Немного постояв возле овощного отдела, она направилась к кассе, попутно размышляя об их с Полиной дружбе. Ульяна давно смутно догадывалась, что их отношения для обеих напоминали скорее обязанность, а не желание быть рядом. Во-первых, ни у одной не осталось других подруг, только общие и не слишком близкие, потому выбирать не приходилось. Во-вторых, каждой наверняка было жалко прекращать общение после долгих лет тесной дружбы в школе. Несколько лет назад Ульяне казалось, что они с Полиной как старые супруги, между которыми давно угасла всякая страсть, но поселилось какое-то большое семейное чувство. Но, приглядываясь к подруге и прислушиваясь к своим ощущениям, Ульяна постепенно поняла – это не оно. Не любовь, не привязанность; скорее, привычка и некоторое удобство.
Слушая об очередной ссоре подруги с её молодым человеком, Ульяна всё отчётливее понимала, что между ними находится… Пустота. Не пропасть. Не стена. Между ними – бескрайнее ничего, в котором теряются разговоры и сюжеты. Так не было в школе. В школе они будто были другими людьми. Но потом школа кончилась, они поступили в разные университеты и, как это обычно бывает, общение стало затихать. Ссоры, недомолвки, странная холодность и раздражительность со стороны Полины. Вернувшись в Птицын, они снова сошлись, но прошлое никуда не исчезло. И хотя обе пытались делать вид, что эти годы молчания ничего не значили для дружбы, обе понимали, что это не так.
И если Полина смогла вернуться в ту дружбу, то Ульяна – нет. Она не смогла ни забыть, ни отпустить. Как бы она ни старалась, старые, необсуждённые и отчасти глупые обиды заставили Ульяну иначе смотреть на подругу – со скрытой злостью и завистью.
Ульяна вернулась в машину и двинулась в сторону дома Полины. Хотя та имела внушительных размеров особняк недалеко от Птицына, жить предпочитала в доме куда меньше, построенном отцом специально для неё. Полина тосковала по родителям, и потому этот дом стал в некотором роде лекарством и отравляющей ностальгией одновременно. Ульяна об этом не спрашивала, боясь вызвать болезненные воспоминания, и потому о причинах решения жить именно здесь могла лишь догадываться.
