Привлеченная незнакомыми запахами, она не слышно возникла на пороге, легко ступая пушистыми лапками, вопросительно пискнула и застыла. Приподнятый носик и синие глаза содержали немой вопрос. В общем-то в еде она всегда оставалась сдержанной, не в пример соседским кошкам, круглым, как мячи, повторяя своих хозяев, – ни одна не шла с ней в сравнение, похоже, вопрос сохранения формы имел для нее немаловажное значение.

Лис не был удостоен внимания, даже рявкнув что-то с набитым ртом, она его игнорировала, лишь только поведя одним ухом, она всегда его игнорировала. Впрочем, она была своя стая. Совершая челюстями мощные движения, он только звучно хрустел ломтями в ответ на наставления Гонгоры.

3

Несколько фактов из биографии Улисса. На тринадцатый или четырнадцатый день он был отнят от матери и передан Гонгоре. То ли у нее вдруг обнаружились какие-то осложнения со здоровьем, то ли у него, только было рекомендовано брать сейчас. Хотя и выражали сомнения, что такой щенок на искусственном молоке сможет выжить.

Если все-таки выживет, Гонгоре не советовали лишний раз злить («злая кровь»), разрешать себя кусать, чтобы потом не пришлось подавать еду на швабре, снабдили попутной довольно интересной информацией о воззрениях киноцефалов на чужаков, свою стаю и вожака и порекомендовали быть твердым в намерениях. Под конец рассказали пару поучительных историй из жизни одного из сородственников питомца, полной захватывающих приключений. Сородственник по причине своей неуживчивости к тому времени пребывал на исторической родине. Пожали руку, равнодушно пошлепали щенка по попке и оставили наедине с теплым комком. Комок постоянно спал и лишь время от времени принимался сопеть и хрюкать, требуя еды.

Гонгора учел рекомендации специальной литературы, стараясь подобрать питательный состав как можно ближе к материнскому молоку, выучил наизусть рецепты, мог бы закрытыми глазами прочесть комплекс любой детской молочной похлебки и был уже недалек от того, чтобы стать специалистом органической и неорганической химии: свистение и хрюканье слышались днем и ночью. Пузырек должен был быть в постоянной боевой готовности. Чтобы все вокруг не было в молоке, следовало успеть подвязать под вечно недовольную мордочку салфетку размером с полотенце, и это не было простым делом, Улисс не выносил никаких салфеток.

Гонгора почувствовал себя уверенным в силах, когда тот однажды без посторонней помощи добрался к блюдцу с нашинкованным мясом. Лапки разъезжались, но самое трудное было начать.

Когда Улиссу исполнилось около месяца, Гонгора уложил его в сумку и отправился к знакомому ветеринару. Тот обычно давал консультации заочно либо навещал сам, но в тот день Гонгора решил, что нечего пожилому человеку идти в такую даль. Ветеринара дома не оказалось, прочие домочадцы особой радости никогда не вызывали.

Его встретили: дочка ветеринара и полупес-полуволк – зашедшаяся жиром низкорослая помесь на сухих кривых лапах глядела на мир с обычным своим кислым выражением на узкой морде, помигивая желтыми глазами с навсегда, казалось, застывшими в них скукой и сытостью. Это был далеко не персонаж Джека Лондона. В присутствии хозяина помесь скрывалась в тишине и безвестности, некоторый проблеск интереса у нее вызывали разве только дворовые кошки, было праздником ломать им челюстями хребты. Помесь смотрела и лениво жмурилась под ласковыми шлепками ладони хозяйской дочки.

Задерживаться смысла не было, дочка так же мало разбиралась в биологии живых организмов, насколько уже преуспела в искусстве женских ужимок, оставаясь для Гонгоры олицетворением невинного желания экспозиции – всегда, любыми средствами, не имея ничего ни за душой, ни где-то еще.

Был произведен обмен любезностями, сожалениями и приглашениями, подышали воздухом, подумал он, обуваясь и берясь за ручку двери. И пока он за нее брался, полукровка засунула морду в его спортивную сумку, подвигалась, попятилась, словно желая вытащить, но передумала, выбралась из сумки и отправилась на кухню.

У Гонгоры все оборвалось, когда в сумке взвизгнуло и затихло, словно там раздавили кошку. Дома он достал Улисса, тот дышал часто и прерывисто и не двигался. Гонгора был светлым от бешенства на себя, вспоминая всех дураков и баб, от которых все несчастья. Улисс осматривать себя не дал, начав визжать, детального осмотра и не требовалось, под шерстью пушистых боков и так были видны несколько красных точек.

Гонгора понимал, что, если задет позвоночник, его хватит ненадолго. Ставший за прошедшее время почти одной крови маленький пушистый неуклюжий зверь молчал всю дорогу домой. Гонгора не знал, что это значило. Было видно, что боль приносил каждый следующий вздох.

Гонгора до утра слушал, как щенок гаснет, не представляя, что в таких случаях делают, сгоряча имел странный разговор с медиками и мог помочь только тряпкой и льдом, затих Улисс только под утро.

После периода строгой диеты и сеансов принудительной гимнастики Лис стал передвигаться – ползком, задние лапы не слушались.

Гонгора добавил к мясному рациону больше крови и начал учить ходить заново. Через месяц тот стал бегать, но его долго еще выводили из себя попытки прикоснуться к бокам и загривку.

Чтобы у Лиса не оставалось сил дома переставлять мебель, ему нужен был регулярный полигон и полное изнеможение. И это не было простой задачей. Такой распорядок был под силу только хорошему спортсмену. Они стоили один другого.

Будучи по природе человеком терпеливым и настырным, Гонгора периодически увеличивал норму выкладки, круги, вышки, трамплины и бревна. Они бегали в лесу, к высоте Улисс привыкал на парашютной вышке за лесом, не достроенной и бездействующей. Он довольно скоро разобрался, чего от него хотят, и, оказавшись на большой высоте, уже заранее облизывался. Падать с бумов, барьеров и лестниц он тоже не боялся. Спокойно шел на вторую попытку – в отличие от многих других собратьев, у него на этот счет комплексов не возникало.

Правда, выводы эти делались больше по рассказам со стороны.

Улисс и Гонгора занимались ночами только одни.

4

Плот вязали остаток дня и всю ночь. Зено торопился и Гонгора больше не острил. После того, как Штиис на следующее утро не поднялся, стало ясно, что все планы стали достоянием прошлого. Это могла быть простуда, это мог быть энцефалит, гадать смысла не было. От помощи Гонгоры лесник отказался, это означало бы брать с собой еще Улисса и рюкзак. Это не баржа, сказал он.

Ночь была холодной. Ярко-голубой ломоть луны висел прямо над рекой и делал все нарисованным. Черные стены леса и стены скал больше не притягивали. От самого деда сохранился только голос. Реинкарнация стучала топором, скрипела сучьями и шуршала листьями, укладывая на бревна хвойные ветви.

Гонгора стоял и смотрел, как плот съедает тьма. Он держал в руке мохнатую щеку Улисса, сидевшего рядом, и все еще не мог поверить, что после стольких попыток Лунная Тропа больше не состоится. Когда ее конец совсем рядом. Впереди снова висело небо, полное звезд. Так было всегда, когда он закрывал за собой дверь в нужное время и в нужном месте. Реинкарнация древних стоиков говорила что-то еще, Гонгора уже не слышал. Он знал, что одному этот маршрут ему не пройти.

Дед, не переставая, ворочал шестом, погружая и вынимая, и в самый последний момент только, как исчезнуть совсем, застыл, высоко над головой вскинув ладонь, словно дикий невидимый эльф. Словно концовка к хорошей книге. Если всё, чего ты боишься, слабости, и всё, что ты ненавидишь, глупости, то берегись оказаться на эшафоте их ожиданий. На каждую щепоть зеркального блеска найдется колодец ночи. Он стоял на краю ночи и молчал так, что Гонгоре стало не по себе.