На этот раз я направлялась в штат Вашингтон, в научно-исследовательский институт, занимающийся изучением повадок шимпанзе. Там я: 1) два дня просматривала слайды и видеозаписи, чтобы научиться отличать друг от друга пятерых шимпанзе; 2) два дня изучала замысловатый код, разработанный специально для регистрации всего, что делают шимпанзе; 3) пять дней наблюдала, как шимпанзе в окружении таких забавных вещиц, как сумочки, расчески, маски и экземпляры журнала «Вог», не делали абсолютно ничего.

Я до сих пор не знаю, может, шимпанзе задумали именно во время приезда моей группы отмечать шабат или они прослышали о наших оценках за тесты по их обезьяньему коду и решили, что минимум активности – это все, что мы способны зафиксировать. К концу моего пребывания в гостях у шимпанзе это стало мне уже вполне безразлично. Я умирала от скуки, и на сей раз свою функцию затейника возложила на другого волонтера, Колина, седовласого британского полицейского, коему было глубоко наплевать и на шимпанзе, и на штат Вашингтон. Поехал он с единственной целью – угодить жене Маргарет, о которой в порыве восторга отзывался так: «змейка моя гремучая», «ледышка моя ненаглядная».

«Выбирать не приходилось, – сказал мне Колин, – если б я не поехал, она со мной развелась бы».

Я подумала, что это ужасно мило.

Колин постоянно радовал меня, изображая на все лады страшные муки. Он делал вид, будто ему приставили к виску пистолет, притворялся, что хочет перочинным ножиком порезать себе вены, громко всхрапывал и говорил: «Думаю, пора мне пощекотать себя булавкой».

Во всем остальном наблюдения за шимпанзе так невыносимо отупляли, что однажды я с ужасом осознала: мне хочется позвонить сестре и спросить ее, выбрала ли она в конце концов ароматизатор для свадебного торта. Не раз приходило мне на ум, что можно просто взять и уехать, но то же упорство, с каким я отправилась в последний свой «Тур смерти», заставило меня продержаться до конца. Будь на моем месте Ницше, он, наверное, сказал бы, что если скука не убивает, она закаляет. Благодаря шимпанзе я поняла, как прекрасна моя жизнь в Лос-Анджелесе, пусть даже и без секса. Но не могла же я прервать свою непостижимую миссию на такой мрачной ноте и тем более не могла отказаться от концепции, на разработку которой потратила столько времени. Если моя сестра собирается выйти замуж и вечно благоденствовать, то я по крайней мере докажу, что полезна. И вот, после еще нескольких неудачных пробных свиданий, я с новыми силами включилась в общественно полезную деятельность. На этот раз я поехала в китайский Сиань – город с населением в шесть миллионов человек и таким плотным смогом, что его, казалось, можно было намазывать на хлеб.

Задача моя состояла в том, чтобы научить английской разговорной речи интернатских детишек; как выяснилось, они не знали по-английски ни одного слова. Встретившись с учителями, которые с трудом произносили «здравствуйте», я смекнула, что все наши «разговоры» с учениками будут напоминать разгадывание ребусов. Чего стоило только предупреждение на воротах школы: «Посторонним вход воспрещен».

Первые несколько дней оказались крайне непродуктивны, но я чувствовала, что часть вины лежит на моих коллегах – двух удалившихся на покой пасторах, которых звали Фред и Уолтер: они желали одного – утвердиться в собственном превосходстве.

– Я учитель Сью, – сообщила я в первый день улыбающимся шестиклассникам, рассудив, что «Сюзанна» превысит их артикуляционные возможности, – я из Америки.

– Я учитель Фред. Живу в Сан-Диего. Это в Калифорнии, на Западном побережье Соединенных Штатов. Что вы знаете о Сан-Диего? О том, какой там океанариум? А зоопарк? Вы хоть раз видели, как играют наши «Чарджеры»?

И он запустил через всю комнату воображаемый мяч.

Одиннадцатилетки разом повернули головы, затем завороженно уставились на него. Фред продолжал расписывать прелести жизни в Южной Калифорнии.

В другой раз я вела занятие вместе с Уолтером.

– Меня зовут Уолтер Раув, – сказал он. – Вы можете подумать, что это произносится как «Рауф», звук «ф», как в слове «филин». Но на самом деле это произносится как «Раув», как «выхухоль». Ну что, если вы теперь увидите фамилию «Раув», как будете ее выговаривать?

Чтобы предотвратить неловкое молчание, я схватила привезенную из дому книжку-раскраску и попыталась заняться цветами.

– Это красное пальто, – объявила я, – это зеленая рубашка.

Уолтер застонал и, повернувшись ко мне, прошептал:

– Вы не могли хотя бы найти рубашку в яркую клетку? Давайте научим их слову «шотландка»!

Все сорок пять минут, пока автобус шел от школы до гостиницы, я мучилась тем, как мало пользы мы приносим нашим ученикам; казалось, они в любой момент могли впасть в кому. Но Фреда и Уолтера занимало лишь то, какое счастье для детишек знакомство с нами. «Они, наверное, никогда раньше не видели американцев, – сказал Фред. – Это для них уникальный шанс!»! Ко второй неделе я избавилась от дуэта, тормозящего педагогический процесс, и стала вести занятия самостоятельно. Я по-прежнему хотела приносить пользу, особенно после того, как увидела британские хрестоматии шестидесятых годов, предлагавшиеся моим ученикам в качестве учебного пособия. Я и не осознавала всего драматизма жизни китайцев, пока не узнала, что двенадцатилетним детишкам приходится читать следующее: «У мистера Скотта есть гараж в Силбери, и он только что купил гараж в Пинхерсте. Пинхерст находится всего в пяти милях от Силбери, но у мистера Скотта нет в гараже телефона, поэтому он приобрел двенадцать голубей. Вчера голубь доставил из Пинхерста в Силбери первую депешу». Поняв, как трудно в такой ситуации моим ученикам, я напрягала мозги. Однажды я применила находку дня: скороговорки, целью которых было научить китайчат выговаривать «р» – звук, дававшийся им с особым трудом. Я написала на доске: «Марта и Артур пошли в театр в три тридцать в четверг». Затем повернулась к классу и взмахнула руками, как заправский дирижер. В радостном единении класс произнес: «Малса и Алса пасли в тятл в тлитлидцать в сетвелг».

Сработало! Впервые китайчата не смотрели тупо в парту, не болтали друг с другом. Они так и засветились улыбками! Когда я изобразила, как расстроена их ошибками, они развеселились еще больше.

– Нет, не «сетвелг»! – сказала я, прикрывая руками уши. – Это «ч». «Ч» и «р» – «четверг»!

Затем я прошлась по комнате и потребовала, чтобы ученики приставили кончик языка к альвеолам и выговорили «ррр».

Ну конечно! И как я не подумала об этом раньше! Ведь уже установлено, что пользу я приношу, только развлекая аудиторию, и сейчас это могло сработать мне на руку.

Следующие несколько дней мои уроки строились на одних скороговорках. Мой величайший вклад в воспитание молодого поколения Китая состоял в скороговорке, придуманной мной во время обеденного перерыва за чтением журнала «Гламур». В классе я подняла журнал повыше, показала на стройную блондинку на обложке и сказала:

– Кортни Торн-Смит – знаменитая американская актриса! – Потом я показала туда, где заканчивалась ее мини-юбка, и написала на доске: «У Кортни Торн-Смит стройные бедра».

Ученики радостно прокричали скороговорку; казалось, рты у них набиты кашей. Но мой самый любимый ученик, маленький серьезный мальчик, который восемь дней подряд приходил в одном и том же коричневом с бежевым свитере, старался изо всех сил. Трепеща ресницами и нахмурив брови, словно делал мысленные подсчеты, он подобрался к совершенству ближе, чем все остальные, включая своего преподавателя, посвятившего изучению английского языка двадцать лет.

– У Кортни Торн-Смит стройные бедла, – тихонько выговорил он.

– Молодец! – воскликнула я. – Великолепно!

Через несколько дней я провела свое последнее занятие, и когда класс опустел, мой маленький дружок постоял тихонько, подождал, пока я закончу собирать сумку, и, не говоря ни слова, прошел за мной три лестничных марша. Когда я собиралась выйти из здания, он коснулся моей ноги и, убедившись, что я заметила, как правильно он приставляет кончик языка к альвеолам, выговорил: «Доброго пути, учитель!»