Бог мира и любви да будет с вами…
Донской монастырь, 28 июня 1923 г. Патриарх Тихон».
Второй день после освобождения патриарха прошел в каком-то радостном угаре. В этот день патриарх отправился на извозчике через всю Москву на Лазаревское кладбище, к могиле о. Алексея Мечева. Слух о намерении патриарха посетить могилу популярного священника разнесся по Москве еще накануне. Тысячные толпы запрудили кладбище. Обновленческое духовенство было встревожено: как принять патриарха, если он зайдет в церковь. Святейший, однако, прошел мимо храма и последовал прямо к могиле протоиерея. Отстояв панихиду, которую совершал о. Анемподист, Святейший благословил народ и тут произнес свои первые слова к народу: «Вы, конечно, слышали, что меня лишили сана, но Господь привел меня здесь с вами помолиться». И все кладбище огласилось криками:
«Святейший! Отец наш родной! Архипастырь, кормилец!»
Такого взрыва народного энтузиазма не видел еще ни один патриарх на Руси. К патриарху бросилась толпа, его буквально засыпали цветами, целовали его руки, одежду. Весь фаэтон патриарха был завален цветами. В течение трех часов патриарха не отпускали с кладбища, сплошным потоком шли народные толпы к нему под благословение. И тут было впервые объявлено, что Святейший будет служить в воскресенье литургию в Донском монастыре.
В тот же день патриарх принял представителя РОСТа (Российского Телеграфного Агентства) и дал свое первое после выхода на свободу интервью.
«В беседе с сотрудником РОСТа он очень хорошо отозвался о своем содержании под стражей.
— Первое время после ареста, — заявил патриарх, — я находился в Донском монастыре. Никаких стеснений я здесь не испытывал, кроме, конечно, одного — мне, как находившемуся под стражей, не позволяли совершать богослужение. В моем распоряжении находились две комнаты, в одной из которых я жил, а в другой обедал.
Был ли я доволен этой обстановкой, вы можете заключить из того, что теперь, будучи на свободе, я поселился в тех же самых комнатах. Как видите, комнаты хорошо обставлены…
— Свободное от молитвы время, — говорит Тихон, — я проводил в чтении. Следователь приносил газеты.
Так же хорошо Тихон отзывается о своем пребывании в ГПУ, где он
провел 38 дней.
— В заграничной печати, — говорит Тихон, — насчет этого носилась масса нелепостей. Сообщали, что меня пытали на электрическом стуле. Все это, конечно, вздор. Содержание было самое хорошее. У меня была в ГПУ прекрасная светлая комната. По моей просьбе для меня готовили отдельный обед, так как я ничего скоромного не ем. Разрешали мне гулять.
Тихон подчеркивает в беседе, что он решительно отмежевывается от внутренней и заграничной контрреволюции.
— Я целиком стал на советскую платформу. В то же время я думаю что церковь должна быть аполитичной, и в своей деятельности я буду твердо стоять на этом. Я проверю сведения о контрреволюционной деятельности Антония Храповицкого и других заграничных иерархов, я предложу им прекратить контрреволюционную работу, как несогласную со званием пастыря. Я думаю, что они меня послушаются. Ведь они меня еще признают… Ну, а если меня не послушаются, я их предам церковному суду.
— Что вы думаете делать в дальнейшем?
— Мне предоставлена свобода и, следовательно, право совершать богослужение. Я буду служить в Донском монастыре и в других местах куда меня пригласят верующие. Если народ захочет, он будет ходить ко мне на молитву. Если же не захочет, ничего не поделаешь — буду молиться один. Если у меня найдется достаточное количество приверженцев, то наше церковное объединение примет какие-нибудь организационные формы.
Решение поместного Собора о лишении его патриаршего сана Тихон не признает, считая его неканоничным.
— Собор осудил меня за контрреволюцию, но он этого не мог сделать, ибо судить меня за контрреволюцию может только Советская власть, и она будет меня судить. Кроме того, согласно апостольским правилам, при осуждении епископа церковный суд должен посылать за ним трех епископов по три раза, и только после отказа епископа явиться на суд последний может быть осужден заочно. А меня Собор даже не уведомил о том, что он будет обсуждать мою деятельность.
Я не верю искренности некоторых епископов, подписавших постановление поместного Собора. Как я могу верить, что Пензенский епископ Борис является искренним сторонником левейшей обновленческой группировки СОДАЦ, когда я знаю, что он в Государственной Думе был в числе националистов[43].
На вопрос сотрудника РОСТа — имеет ли обновленческое движение большое количество приверженцев, Тихон ответил, что сведений об этом пока не имеет, но полагает, что приверженцы имеются. Ведь теперь все епископы переженились. У каждого есть тесть или теща, свояки, девери. Все они, конечно, обновленцы.
В заключение Тихон говорит, что из всех постановлений Собора он согласен только с переходом на новый стиль». (Известия, 1923, 29 июня, с. 5.)
Последние три дня недели, четверг, пятницу и субботу, в Донском пастыре шли лихорадочные приготовления к первому богослужению пат-пиарха в воскресенье 1 июля 1923 года.
Сразу же после освобождения к патриарху явился епископ Иларион, который сразу становится в полном смысле этого слова правой рукой Патриарха в первые месяцы после его освобождения. Епископ Иларион Троицкий принадлежал к числу талантливейших образованнейших деятелей Русской Православной Церкви. Замечательный богослов, своеобразный и оригинальный писатель, иеромонах, а потом архимандрит, Иларион получил широкую известность в церковных кругах еще в дореволюционное время. Будучи инспектором Московской духовной академии, архимандрит Иларион проявил себя как энергичный и тактичный деятель, который умело смягчал непримиримо консервативную линию ректора Академии епископа Феодора. Сам архимандрит Иларион был умеренным консерватором. В своих статьях он разработал особую теорию согласно которой основой общественного развитии является сочетание двух противоположных тенденций — прогресса и преображения. Прогресс — это понятие, с точки зрения христианства, отрицательное — оно ведет к выращиванию материальных ценностей, к опошлению и огрублению человеческой души. Преображение — нравственное обновление — является, наоборот, явлением, с точки зрения христианства, положительным, и церковь должна всеми силами ему способствовать.
Концепция архимандрита Илариона была положительно встречена в среде богоискательской интеллигенции. Мысли архимандрита Илариона были очень близки ко многому из того, что в то время писалось и говорилось идеологами символизма. Нечто подобное, в частности, провозглашал А. Блок в одной из своих статей, в которой он столь же четко разграничивал понятия культуры и цивилизации. Под цивилизацией он подразумевал примерно то же, что архимандрит Иларион под прогрессом. В понятие культуры он вкладывал то же значение, что архимандрит Иларион в понятие «преображение».
О. Иларион был ярким сторонником преображения Церкви — освобождения ее от оков казенной опеки и восстановления патриаршества.
На Соборе 1917–1918 годов молодой архимандрит был одним из самых ярых защитников идеи патриаршества: «Богохульный Петр кощунственно столкнул Священный Престол российских патриархов, — пламенно провозгласил он на Соборе, — наш Священный Собор должен восстановить и утвердить навеки этот Священный Престол».
После избрания патриарха Тихона архимандрит Иларион становится его секретарем и главным консультантом по богословским вопросам. В 1921 году, за несколько месяцев до раскола, он был рукоположен во епископа Верейского, викария Московской епархии. Во время раскола, держась в тени, епископ был вдохновителем автокефалии.
Трудно было придумать для патриарха Тихона лучшего помощника, чем епископ Иларион. Великолепный, пламенный проповедник, умевший говорить просто и эмоционально, ревностный служитель алтаря, владыка Иларион пользовался огромной популярностью среди московского духовенства и буквально обожанием народа. Самая внешность — богатырский рост, белокурая борода, иконописные тонкие черты лица — импонировали своей величавостью, строгим изяществом, своеобразной картинностью. «Вот настоящий русский святитель», — невольно приходила мысль каждому, кто видел Илариона.
