Прот. Сергиев был всегда ярым сторонником брачного епископата. После того как архиепископ Воронежский Тихон, примкнувший к расколу, был переведен митрополитом в Симбирск, а впоследствии в Киев, о. Петр Сергиев 25 марта 1923 года был рукоположен во епископа Воронежского (через две недели он был возведен в сан архиепископа). Свою приверженность идее брачного епископата о. Петр доказал в 1929 году — будучи в то время митрополитом Ростовским, он решил сочетаться вторым браком с одной из своих прихожанок, в то время он был вдовцом. Свой брак обновленческий митрополит обставил с необыкновенной пышностью: он венчался в Соборе, в архиерейской мантии, и на него была возложена митра в тот момент, когда на новобрачную был возложен венец[37].
Нет ничего удивительного в том, что на Соборе он с жаром, заслуживающим лучшего применения, защищал идею брачного епископата.
В прениях выступал епископ Лужский Артемий, монашествующий архиерей старого поставления. Усиленно заигрывая с лидерами обновленчества, преосвященный горячо ратовал за белый епископат.
Затем, к некоторому изумлению Собора, выступил епископ Волынский Леонтий (монах) с возражениями против белого епископата. Робея и заикаясь от волнения, епископ все же решительно отверг (ссылаясь на каноны) компетентность Поместного Собора в этом вопросе. Нельзя, конечно, не воздать должное смелости провинциального епископа, решившегося выступить против течения в тот момент, когда даже смелый Антонин сдался перед лицом противника, сильного своей закулисной поддержкой.
После выступления А. И. Боярского, выступившего в защиту женатого епископата, прения были закрыты (вообще, надо сказать, на этом «демократическом» Соборе прения закрывались страшно быстро и внезапно, так что из 20–30 записавшихся ораторов успевало выступить обычно не более двух-трех).
Затем было принято следующее постановление:
«Исходя из ясного и непреложного свидетельства Священного Писания (Тим. 9, 2–4, Тит 1, 9), являющегося основным источником веры и благочестия, следуя указаниям древнейших памятников христианской письменности, правилам святых апостолов (Прав. 5, 40, 51) и постановлениям Вселенских Поместных Соборов (I Вселенского Собора, 17; Карфагенского Собора, 3, 25, 71; IV Вселенского Собора, 4), принимая также во внимание и практику Восточных Церквей и церкви Греческой даже до XII века, в которых брачный епископат был обычным явлением, учитывая, наконец, и современное положение Русской Церкви, сознать которое монашествующий епископат, за немногими исключениями, оказался неспособен, — II Всероссийский Поместный Собор признает решительно необходимым ввести в жизнь брачный епископат наравне с лицами безбрачного состояния». (Деяния, с. 5.)
На другой день в течение сорока минут Собор обсудил краткий доклад протоиерея Попова «О второбрачном духовенстве» и принял следующее постановление:
«Поместный Собор определяет:
а) разрешить второбрачие священнослужителям, кроме епископов, с благословения епархиальной власти;
б) разрешить священнослужение женатых на вдовах или разведенных;
в) допустить к священнослужению тех, кто оставил его лишь вследствие вступления своего во второй брак». (Деяния, с. 9.)
Итак, самые задушевные мечтания обновленцев осуществляются: женатый епископат и второбрачие духовенства были официально признаны Собором. Ликование обновленцев не имело границ.
Совсем иначе отнесся к этим постановлениям народ: чуждые софизмам и плохо разбираясь в канонических тонкостях, простые люди, однако, интуитивно чувствовали фальшь, лежащую в основе всех аргументов от Священного Писания и канонического права, которые приводились защитниками женатого епископата. Народ видел, что инициаторами постановлений Собора руководит не стремление к правде, а шкурные, карьеристские, узкопрофессиональные интересы — и народ отвернулся от женатых епископов.
И действительно, в своем подавляющем большинстве эти епископы не оправдали своего призвания. Более того, люди алчные, безнравственные и беспринципные увидели в постановлениях Собора полную индульгенцию заранее на все грехи против нравственности. С необыкновенной быстротой второбрачие превратилось в многобрачие, разрешение жениться на вдовах — в распутство, брачный епископат — в епископат второбрачный, трехбрачный, цинизм стал стилем обновленческого духовенства.
«Всему обновленческому духовенству свойственно бравирование человеческими слабостями», — признал в 1935 году в беседе с одним из авторов этой работы Н.Ф.Платонов. «Не кажется ли вам, владыко, — спросил его собеседник, — что для этого бравирования человеческими слабостями есть другое, менее красивое название — пошлость и бесстыдство?» — «Быть может», — ответил знаменитый обновленческий иерарх.
4 мая 1923 года Собор перешел к 4-му пункту порядка дня, который был означен как «Вопрос о мощах».
Вопрос о мощах в это время приобрел особое значение в связи с тем шумом, который был поднят в прессе по поводу обследования мощей. Ловко спекулируя на народном невежестве, антирелигиозная пропаганда выдавала народное мнение о нетленности останков святых за учение Церкви и обвиняло духовенство в «вековом обмане и шарлатанстве», тогда как оно было виновно лишь в том, что мало заботилось о религиозном воспитании масс. О том, как трудно бывает идти против течения в общественной жизни, когда оно поддерживается и направляется государственной властью, свидетельствует печальный пример А. И. Боярского.
Его доклад по вопросу о мощах от 4 мая 1923 г. очень мало отличался от антирелигиозных статей, в которых на все лады передавались анекдоты о злоупотреблениях и обманах духовенства, К чести Собора, следует отметить, что доклад вызвал единодушное возмущение. Все выступавшие ораторы резко возражали Боярскому. Тут неожиданно послышались крики: «Антонина, просить владыку Антонина, пусть он сделает доклад по этому вопросу».
Петр Блинов, поднявшись со своего места, почтительно обратился к митрополиту Антонину с просьбой высказать свое мнение. Митрополит дал согласие, и его доклад был назначен на вечернее заседание.
После этого Петр Блинов надел белый клобук и вступил на трибуну:
«От имени президиума Священного Собора предлагаю: заместителя Высшего Церковного Управления протоиерея Александра Введенского избрать архиепископом Крутицким, первым викарием Московской епархии».
«Многая лета, многая лета!» — подхватили отцы Собора, и все взоры обратились к Введенскому. Нервы триумфатора не выдержали, и он неожиданно заплакал навзрыд, как ребенок…
А после закрытия заседания к подъезду 3-го Дома Советов был неожиданно подан автомобиль «фордик» — редчайшее явление в те годы, когда в Москве ездили на извозчиках. В автомобиль сел взволнованный Петр Блинов в белом клобуке, рядом с ним уселся невозмутимый епископ Тульский Виталий и столь же невозмутимый Красницкий. С трудом уместился тут же прот. Дикарев. Рядом с шофером уселся протодиакон До-бров. «К Калужской заставе, в Донской монастырь», — скомандовал он протодиаконской октавой шоферу, и автомобиль, сделав разворот у подъезда, помчался через всю Москву к Донскому монастырю.
В автомобиле шел тихий, спокойный разговор: Петр Блинов признался, что впервые едет на автомобиле, епископ Виталий признался в том же самом. Слегка посмеиваясь над провинциалами, Красницкий сказал, что с автомобилем часто случаются катастрофы и что он сам в прошлом году в Питере чуть не погиб.
«Нас, сибиряков, не испугаете, — смеясь, заметил Блинов, — и не в таких переделках бывали». И он начал рассказывать о сибирских лихачах, потом вообще о Сибири. Говорил ярко, увлекательно, интересно. В разговор вступил и шофер, который также оказался сибиряком. И только когда автомобиль покатил мимо деревенских домишек, по монастырской слободке, к главным воротам монастыря, все примолкли, вспомнив о цели поездки. Ехали же они вручать заключенному патриарху постановление Собора об извержении его из сана.