4 мая 1922 года давал показания архиепископ Никандр (Феноменов). «Где я?» — растерянно спросил у суда архиепископ, привезенный в Политехнический музей прямо из внутренней тюрьмы ГПУ. В своих показаниях архиепископ категорически опровергал все факты, касавшиеся его роли в распространении патриаршего воззвания.

И наконец, 5 мая 1922 года на процессе наступил «большой день». В этот день в зал Политехнического музея вошел для дачи показаний патриарх.

«Следующего свидетеля», — роняет приказ председатель тов. Бек. В дверях слева, откуда красноармейцы пропускают свидетелей, появляется плотная духовная фигура, ничем не отличающаяся от прочих батюшек, фигурирующих на суде. Вместо наперсного креста у него на груди крупный образ (панагия). Окладистая, но довольно редкая борода седее волос на голове. Лицо розово-благодушное, старческие слезящиеся глаза. Поступь мягкая, и сутулые полные плечи. В общем впечатление солидного столичного протоиерея. Но этот «протоиерей» прекрасно понимает свою роль. Сначала он делает легкий поклон в сторону публики и благословляет ее по-архиерейски, сложенными пальцами обеих рук. Три четверти публики безмолвно поднимаются с мест». (Криницкий Марк «Русский папа» перед судом Революционного Трибунала. — Известия ВЦИК, 1922, 6 мая, с. 2.).

«… И патриарх Тихон начинает негромко рассказывать, если не все, то многое из того, что ему известно. Держит себя с большим достоинством. Во время его показаний председатель по какому-то поводу напоминает ему: Прошу вас, свидетель, особо взвешивать каждое ваше слово, ввиду вашего положения среди верующих и вашей собой ответственности за него. Свидетель и без этого напоминания действительно подолгу взвешивает каждый ответ, скупо тратя взвешенные слова… Мыслит отчетливо и говорит хорошо» (Там же, ст. П. Ашевского «И Святейший и правительствующий»).

В своих показаниях патриарх принял ответственность за воззвание на себя; на вопросы о том, кто печатал и распространял воззвания, дал совершенно странный, но хороший ответ, что печатал и распространял воззвание якобы он сам лично без чьей-либо помощи; только один раз во время показаний, длившихся около часа, самообладание изменило патриарху: в ответ на вопрос Лонгинова — могли ли подсудимые священники не выполнять его предписаний, — он неосторожно ответил: «Могли», — затем тут же поправился, заметив, что он один за все отвечает, но было уже поздно, — обвинение подхватило это не совсем удачное патриаршее слово и использовало его против обвиняемых.

6 мая 1922 года в «Известиях» появилась передовица «Генштаб церковной контрреволюции» с резкими выпадами против патриарха; революционный трибунал вынес частное определение о привлечении к уголовной ответственности свидетелей граждан Белавина (Святейшего патриарха) и Феноменова (архиепископа Никандра). Отряд красноармейцев появился вечером около Троицкого подворья (у Самотеки), где проживал тогда патриарх, — и ему было объявлено, что он отныне находится под домашним арестом и не должен покидать своих комнат. Это было в субботу, в 6 часов, когда в московских храмах благовестили ко всенощной, — и в этот же самый час в здании Политехнического музея суд Революционного Трибунала удалился на совещание. Приговор был объявлен на другой день, в воскресенье 7 мая 1922 года в 2 часа дня.

Согласно этому приговору: Заозерский Александр Николаевич, 42 лет, Добролюбов Александр Федорович, 56 лет, Надеждин Христофор Александрович, 56 лет, Вишняков Василий Павлович, 56 лет, Орлов Анатолий Петрович, 43 лет, Фрязинов Сергей Иванович, 42 лет, Соколов Василий Иванович, 40 лет, Телегина Мария Николаевна, 46 лет, Брусилова Варвара Ивановна, 22 лет, Тихомиров Сергей Федорович, 57 лет, Ро-хманов Михаил Николаевич, 43 лет, — были приговорены к высшей мере социальной защиты — расстрелу с конфискацией всего имущества; три человека — прот. Кедров, Н. А. Брызгалов и Е. Н. Ефимов были по суду оправданы, три человека были приговорены к различным срокам заключения. Из 11 человек, приговоренных к расстрелу, шесть были помилованы: в отношении 5 человек (протоиерей Заозерский А. Н., Добролюбов А. Ф., Надеждин Х. А., Вишняков В. П., Орлов А. П.) приговор был приведен в исполнение.

Смятение царило на другой день в церковных кругах Москвы, родственники осужденных беспомощно метались по различным инстанциям; взволнованный, постаревший и осунувшийся в один день Антонин, на которого за его экспертизу указывали как на виновника гибели осужденных, поехал во ВЦИК ходатайствовать об их помиловании. А в это время к платформе бывшего Николаевского вокзала подходил прибывший из Петрограда поезд; в одном из купе сидели три человека: протоиерей Александр Введенский, священник Евгений Белков, а также псаломщик Стефан Стадник. Все были взволнованы: только что в Клину из последнего номера «Правды» они узнали о состоявшемся в Москве приговоре.

Введенский беспокойно метался по вагону: то выходил на площадку, то возвращался в купе, то открывал, то закрывал окно, священник Белков отхлебывал чай из стакана и взволнованно говорил о последней новости; псаломщик, которого неизвестно для чего захватили с собой батюшки и который, видно, должен был представлять «демократическое низшее духовенство», — робко сидел в углу.

В Москве приезжих ожидали беспокойные дни. Там их встретил прибывший раньше Красницкий.

Члены петроградской группы прибыли в Москву в понедельник 9 мая 1922 года; пятница 12 мая — день, который был впоследствии официально признан днем рождения обновленческого раскола. Что делали петроградцы, прибывшие в Москву, в эти четыре дня, — от понедельника до пятницы?

«— За всем ходом событий в мае 1922 года, — говорил я[13] Введенскому, — чувствуется чья-то дирижерская палочка.

— Безусловно, — получил я в ответ. — Было место, в котором делалась религиозная погода.

— Где же оно было, это место?

— А вас это очень интересует?

— Конечно!

— А я вам не скажу. Сами догадайтесь, раз хотите быть историком, а иначе какой же вы историк, если не понимаете самых простых вещей?»

А. И. Введенский был, конечно, прав: не надо было быть историком, чтоб сообразить, где было это место, «в котором делалась религиозная погода». Это место находилось в кабинете Евгения Александровича Тучкова — одного из руководящих работников ОГПУ, который ведал тогда церковными делами. Умный, хитрый и волевой человек, Е. А. Тучков очень умело проводил правительственную политику в отношениях с церковью. Выдающийся дипломат — он легко находил «ключ к архиерейским сердцам»… Одних умел припугнуть, с другими разговаривал по-дружески, с грубоватой фамильярностью, с третьими был утонченно вежлив. Характерно, что впоследствии, уже будучи не у дел, он с большим уважением отзывался о патриархе Тихоне и с величайшим презрением — об обновленцах. В то время он, однако, считал необходимым всячески поощрять деятелей раскола.

Как раз в это время «случайно приехали» в Москву два саратовских «обновленца» — протоиереи Николай Русанов и Сергий Ледовский. Петроградцы имели встречу с ними и быстро нашли общий язык. Гораздо трудней было договориться с москвичами. Двое священников, которые имели репутацию протестантов и выступали за изъятие ценностей — прот. Вл. Быков и свящ. И. Борисов, — приняли питерцев очень холодно; правда, согласились после долгих уговоров подписать воззвание, но затем совершенно отстранились от обновленческого движения. Совершенно отказался говорить с петроградскими гостями о. Дмитрий Боголюбов — бывший петербургский миссионер, известный в дореволюционное время своим либерализмом, на которого поэтому рассчитывали обновленцы. В то же время он был настоятелем московской церкви Девяти мучеников (в Девятинском переулке).

С большим трудом подвигались переговоры с Антонином Грановским. Старик принял петроградскую делегацию очень холодно и небрежно. «Слышал про ваши подвиги, да и про вас лично», — перебил он со второго слова Красницкого, которого возненавидел буквально с первого взгляда. Затем епископ обратился к Введенскому: «Правду говорят, что вы от колена Иесеева?» — «Что вы, владыко, я русский дворянин», — с вымученной улыбкой ответил обновленческий вития. «Как же, видали мы таких дворян!» — усмехнулся грубоватый старик. Введенский, однако, пришелся ему по вкусу больше других гостей. К нему он главным образом обращался во время беседы и, прощаясь, дружески потрепал по плечу. Но после двухчасового разговора с Антонином так и не было достигнуто соглашение: старик заявил, что он «резервирует» свою позицию и будет ожидать дальнейшего хода событий.