Обновленческая церковь в Петрограде в 1923 году возглавлялась архиепископом Артемием Ильинским. Ничем не замечательный петербургский священник, известный в дореволюционное время как законоучитель гимназии принца Ольденбургского (на Каменноостровском проспекте), владыка Артемий, овдовев, был рукоположен в епископа летом 1917 года. В епископском звании он оставался столь же заурядной фигурой, как и раньше. Примкнув в начале раскола к обновленцам, архиепископ Артемий с января 1923 года номинально возглавлял епархию в сане архиепископа Петроградского и Лужского.
Настоящим руководителем Петроградской церкви был, однако, А.И.Боярский. Совершенно оттеснив живоцерковников, о. Боярский твердой рукой насаждал в Питере СОДАЦ. Личная популярность А. И. Боярского достигла в это время зенита, чему немало способствовала его смелая речь в защиту митрополита Вениамина на суде, куда он был вызван в качестве свидетеля обвинения.
В начале июля 1923 года Боярскому пришлось столкнуться, однако, совершенно новой ситуацией. В этом ему пришлось убедиться 10 июля 1923 года в Александро-Невской Лавре, где он председательствовал на собрании верующих, созванном в связи с освобождением патриарха. Каждое слово Боярского прерывалось шумом и криками. Слова же Боярского «о будущих планах Тихона» были прерваны издевательскими криками:
«Откуда вы знаете — он же вас прогнал?!», хохотом и шиканьем.
Совершенно неожиданно выступил против Боярского и противник «слева» — некий священник Разумовский, жаловавшийся на «притеснения со стороны Петроградского епархиального управления»[49]. Резолюция Боярского, осуждавшая патриарха, была отклонена огромным большинством. Пришлось ограничиться «каучуковой» резолюцией о 2-м Соборе, который должен был разрешить все церковные вопросы.
15 июля 1923 года — к своему престольному празднику — приехал в Петроград В.Д.Красницкий. Его появление ознаменовалось крупным скандалом: когда во время обедни в Князь-Владимирском соборе он появился на кафедре, его встретили оглушительным криком. Несмотря на все попытки, ему так и не удалось сказать ни одного слова. Его священнослужение во Владимирском соборе стало после этого совершенно невозможным. Каждое его слово покрывалось криками: «Мерзавец! Вон! Руки в крови!» В конце концов Красницкому пришлось расстаться с Князь-Владимирским собором: по постановлению Епархиального управления он был переведен в Казанский собор.
В начале августа было опубликовано известное разъяснение заместителя петроградского прокурора Азовского с запрещением поминать патриарха, однако тут же зампрокурора влил в бочку «обновленческого меда» изрядную ложку дегтя.
«Зам. прокурора т. Азовский, — сообщал корреспондент, — добавил, что в некоторых случаях прокурорскому надзору приходится своим вмешательством приостанавливать незаконные распоряжения административной власти по церковному вопросу. Так, например, исполком Центрального района предписал Спасо-Преображенской церкви передать церковное имущество новой живоцерковной «двадцатке». Губпрокурор признал это предписание незаконным и предложил воздержаться от передачи имущества до тщательного выяснения этого вопроса».
(Красная газета, 1923, 8 августа, № 187, с. 2.)
24 июля 1923 года в Петрограде состоялся первый официальный переход храма от обновленцев к патриарху Тихону. 22 июля община Вознесенской церкви (одной из крупнейших церквей, расположенных в центре города) приняла резолюцию о признании патриарха. Настоятель, протоиерей Прозоровский, послал соответствующую телеграмму в Москву.
Летом 1923 года во всех храмах Петрограда прокатилась волна стихийных демонстраций в пользу патриарха Тихона. Демонстрации эти вспыхивали совершенно неожиданно, по случайному поводу, и являлись выражением того настроения, которое владело народными массами в Петрограде.
Характерен в этом смысле инцидент в Пантелеймоновской церкви, сделавшийся предметом судебного разбирательства. Приводим здесь бей всяких комментариев два сообщения об этом инциденте, появившиеся в прессе.
«Вчера, 11 сентября, в Пантелеймоновскую церковь явились два священника, назначенных от «Красной церкви», — сообщала «Красная газета» (1923, 12 сентября, № 217, с. 2), — и приступили к служению всенощной. Тогда толпа тихоновцев, человек в полтораста, находясь внутри церкви, стала громко кричать, требуя от священников, чтобы они прекратили службу и уходили. Другая такая же толпа «платочков» и «картузов лабазного типа» стояла в это время вне храма, на Пантелеймоновской улице и «агитировала», т. е. уговаривала идущих в храм молиться не ходить в него, а идти в Спасскую церковь, где, слава Богу, пока все по-старому. Когда священник, служивший за причетника, обратился к находящимся в церкви, прося их вести себя потише, тихоновцы устроили ему форменный кошачий концерт. Но, по-видимому, священники оказались уже достаточно «обстрелянными» и как ни в чем не бывало продолжали службу под топот и крики тихоновцев. Всенощная была благополучно доведена до конца».
Стихийный характер этого инцидента еще более выясняется из другого сообщения газеты:
«12 сентября, как у нас сообщалось своевременно, — писала «Красная газета» 22 сентября 1923 года, — при совершении церковной службы в Пантелеймоновской церкви группой истинно верующих был устроен дебош, едва ли не приведший к драке с неистинно верующими. В то время, когда священник-обновленец совершал в церкви богослужение, толпа крикунов во главе с некими Балашовым, Захаровым, Неверовским, Каратаевым и Ивановой с криком и шумом ворвалась в церковь. Со священника было стащено облачение, причем его порядком помяли. Милиция, явившаяся на место скандала, положила ему конец. Главные безобразники были задержаны, причем выяснились их роли. 17-летняя Иванова, едва окончившая среднюю школу, особенно старалась, зазывая в церковь прихожан, а Каратаев, шедший в церковь помолиться, увидев в алтаре «обновленца», бросился на нечестивца и стал стаскивать с него облачение. Неверовский, явившись в церковь для панихиды по ком-то, позабыв про покойника, занялся агитацией и стал призывать верующих к дебошу. Вся эта компания предается суду по 227 статье Уголовного Кодекса — по статье, которая «за публичное нарушение или стеснение религиозных обрядов карает виновных принудительными работами или штрафом в триста рублей золотом».
(Красная газета, 1923, 22 сентября, № 252, с. 3.)
Своеобразным проявлением нарастающего народного движения было появление в это время в Петрограде народных проповедников старой церкви — по углам улиц стихийно возникали религиозные митинги.
«Вчера, на углу Среднего проспекта и Съездовской улицы Васильевского острова, — сообщала «Красная газета», — постовым милиционером был задержан неизвестный, собравший большую толпу народа, среди которой он занимался пропагандой идеи «староцерковничества». Задержанный оказался проживающим в доме № 77 по Международному проспекту М.Лукьяновым, 56 лет, который неоднократно привлекался в Ленинграде, а однажды в Саратове, за устройство на улице сборищ, перед которыми выступал в качестве «апостола старой церкви».
(Красная газета, 1924, 11 августа, с. 2.)
Таким образом, в 1923 году почва в Петрограде была готова для возникновения широкого народного религиозного движения. Оформление такого движения задерживалось лишь из-за отсутствия признанного вождя.
Такой вождь появился в сентябре 1923 года — им стал епископ Мануил Лемешевский[50].
Руководитель движения — это зеркало движения. В процессе исторического развития происходит как бы естественный отбор деятелей, и в результате на поверхность всплывают люди, наиболее полно и ярко отражающие эпоху. Не случайно именно епископ Мануил оказался во главе Петроградской церкви осенью 1923 года. Вся его жизнь — это сочетание строгого православия со своеобразным демократизмом.
Епископ Мануил не принадлежал к особо выдающимся богословам, не являлся он и особо замечательным проповедником. По складу своего ума он не теоретик. Однако трудно представить человека более преданного православию и в то же время более чуждого чиновничьей рутины, бюрократизма, чем епископ Мануил.