Ошеломленное начальство растерялось и на репрессивные меры не решилось — с рабочими считались.

На следующее утро на вокзале появилась увитая зеленью арка, а по всему пути рабочие стояли шпалерами и при проезде патриарха становились на колени. После богослужения они его обступили, прося остаться еще на один день и служить в церкви, считавшейся фабричной. Святейший остался и просьбу их выполнил.

Перед его отъездом рабочие объявили, что никому своего отца они для обратного пути не доверят, взяли лучший фабричный автомобиль и сами отвезли патриарха из Серпухова в Донской монастырь».

(Вестник культуры, Париж, 1937, с.8.)

В Петрограде в 1923 г. именно в рабочих районах (на Васильевском острове, в Гавани, в Московско-Нарвском и Выборгском районах) было особенно заметно движение в пользу патриарха Тихона. В селе Смоленском, исключительно рабочем районе, обновленцам не удалось водвориться ни в одном храме, примерно так же обстояло дело на Охте. «Тихоновским» было все крестьянство и вся городская беднота (прислуги, приказчики, мелкие ремесленники). Неверно также указание на то, что нэповская буржуазия поддерживала патриарха Тихона в Петрограде (с января 1924 г. он стал называться Ленинградом). Дело обстояло как раз наоборот: здесь главной цитаделью обновленчества являлись церковь Спаса на Сенной и Андреевский собор посещавшиеся в основном, торговцами с Сенного и Андреевского рынков. Ситный рынок поддерживал Введенскую церковь которая также являлась обновленческой.

Таким образом, следует подчеркнуть, что «тихоновщина» в основном опиралась на демократические слои населения и не последнюю роль «тихоновщине» играли рабочие.

Косвенным подтверждением народного размаха, который носило движение патриарха Тихона, явилась реорганизация обновленческого раскола.

Обновленчество очнулось от глубокого обморока, в который повергло его освобождение патриарха, лишь через месяц — в конце июля.

Первым признаком оживления обновленчества явились следующие два документа:

«Разъяснение прокурора Петроградской губернии от 31 июля 1923 г за № 4318.

На заявление ваше о поминовении за богослужением бывшего патриарха Тихона сим разъясняем, что общественные его выступления предусмотрены ст. 95 и 67 Уголовного кодекса, за каковые он привлечен к суду, то (?) явно проявленное признание его отдельными гражданами и группами в качестве своего духовного руководителя, а равно и публичное поминовение его за богослужением могут дать законный повод к возбуждению уголовного преследования против виновных в пособничестве в контрреволюционных действиях, не связанных непосредственно с совершением означенных преступлений, что предусмотрено ст. 69 Уголовного кодекса».

(Вестник Священного Синода, 1923, 18 сентября, с. 3–4.)

Более грамотно написанное и более пространно мотивированное разъяснение новгородского губернского прокурора:

«За последнее время в прокуратуру стали часто поступать запросы служителей религиозных культов о том, противозаконно ли поминовение бывшего патриарха Тихона за богослужением. Даю следующее разъяснение по этому вопросу.

Вопрос о поминовении во время церковной службы тех или иных лиц, как вопрос внутреннего церковного распорядка, государственной власти сам по себе не касается.

Но торжественное поминовение на ектений, во время великого входа и т. д. заведомых контрреволюционеров, как, например, бывшего патриарха Тихона, находившегося под судом, именование его «Господином нашим» и проч. уже выходит за рамки простой молитвы и является публичным изъявлением хвалы заведомым врагам Советской власти. Поскольку же такое поминовение совершается публично, в торжественной форме от имени Бога и может, таким образом, воздействовать на религиозные предрассудки масс и вызвать у них настроение, враждебное к Советской власти, поминовение это является агитацией. Поэтому никакое торжественное публичное поминовение на ектеньях, великом входе или в иные моменты церковной службы заведомых врагов Советской власти и в том числе бывшего патриарха Тихона допущено быть не может, и служители культа, которые будут продолжать такое поминовение, подчеркивая таким образом свою солидарность с явными контрреволюционерами и вызывая в массах враждебность к Советской власти, как лица социально опасные на основами декрета ВЦИК от 18 августа 1918 года будут представляться в особую миссию при Народном комиссариате внутренних дел для высылки в ад-инистративном порядке с заключением на 3 года в лагерь принудительных работ». (Там же.)

Не подлежит сомнению, что эти два разъяснения явились ответом на отчаянные мольбы обновленческих лидеров (как центральных, так и местных) о помощи, обращенные к властям. Надо, однако, сказать, что прокурооы блещущие красотами канцелярского стиля, мало помогли обновленцам. Поминовение патриарха началось повсюду по требованию народа. Если же отдельные священники подвергались репрессиям, то это только подливало масла в огонь, так как все аресты (даже если обновленцы не имели к ним никакого отношения) неизменно приписывались их проискам.

Еще меньшее впечатление произвело на верующих разъяснение Нар-комюста, изданное по настоянию А.И.Боярского.

«Ввиду ходящих слухов о создании б. патриархом Тихоном своего Священного Синода как всероссийской организации, объединяющей и руководящей всей тихоновской церковью в России, группы верующих в Петрограде обратились в пятый отдел Наркомата с вопросом — действительно ли зарегистрирована такая организация.

Пятый отдел ответил, что никакого Священного Синода в смысле всероссийской организации не существует. Такая организация и не может быть зарегистрирована.

Религиозные организации вроде Синода могут быть зарегистрированы только в результате всероссийских съездов «зарегистрированных религиозных обществ». (Там же.)

Поборникам регистрации пришлось зарегистрировать полный провал регистрированного шантажа: народные массы, объединившиеся вокруг патриарха, не обращали никакого внимания на все эти циркуляры, разъяснения, инструкции, и власти не могли ничего сделать с мощной народной волной.

Положительное и прогрессивное значение так называемой «тихонов-щины» 1923 года состоит хотя бы в том, что она показала ничтожность всяких «регистрационных удостоверений» и прочих канцелярских бумажек, которые гипнотизируют трусов и бюрократов.

20 июля 1923 года в Москву наконец прибыл из Одессы митрополит Евдоким.

На вокзале ему была устроена подчеркнуто торжественная встреча, в «Известиях» подали сообщение о его приезде под большим аншлагом, сячески рекламируя его как главу обновленческой церкви.

Краткую характеристику личности владыки Евдокима мы сделали в первой части нашей работы. С самого начала раскола преосвященный Евдоким проявлял необыкновенную активность, выступая с пространными воззваниями, написанными эмоционально и ярко, хотя несколько напыщенно.

На освобождение патриарха словоохотливый иерарх немедленно откликнулся двумя телеграммами, которые напоминали собой стихотворения в прозе.

«Глубоко обрадован публичным отречением бывшего патриарха от своих ошибок, — говорилось в первой из телеграмм. — Теперь у всех спадет пелена с глаз. Работа по созиданию подлинной свободной России и обновлению нашей церкви будет легче.

Всех, от архипастырей до последнего мирянина, зову дружно на работу. Создадим новую, счастливую Россию, которой будут завидовать все страны света. Пусть второй раз засияет свет с Востока. Митрополит Евдоким».

Восторженный тон, созвучный тем розовым надеждам, которые царили среди некоторой части обновленцев в день освобождения патриарха Тихона, сменился вскоре мрачным пессимизмом.

«Попытку б. патриарха Тихона начать совершать богослужения считаю немыслимой и противоестественной, — мелодраматически восклицал во второй телеграмме, написанной на другой день после первой, Евдоким. — Тот, кто обагрил себя кровью с ног до головы, потряс Церковь до основания, ввергнул множество людей в тюрьмы и ссылки, содействовал разорению всей Русской земли, поддерживая врагов русского народа за границей, дискредитировал новое наше правительство перед всем светом, — не может и не должен приступать к Божьему Престолу. Слишком велики преступления. Митрополит Евдоким».