– А ведь придется тебе, Роман, заявление нам писать, – нервно усмехнулся, глядя в лицо местечковому мафиози, немного успокоившийся Макарыч.

– Не дождешься, мусор, – сурово откликнулся Роман Григорьевич, прижимая к себе чудом уцелевшее дитя. – Вон у тебя подельники есть, их и колоть будешь; тебе это дело нравится, как я…

– Ладно! – гневно оборвал его Пасюк. – Хватит понты колотить! Последний раз спрашиваю! Гражданин Якубов, вы намерены писать заявление по состоявшемуся факту похищения вашей дочери?!

– Еще раз отвечаю: нет.

– Ну, как хотите. Свидетелей у нас и без вас много, а если перед братвой хотите чистеньким выглядеть, так поздно уже! Не выйдет! Вон она, твоя братва, в машине поездки в морг дожидается. А общественность так и так по-своему все поймет! – Макарыч произнес это слово «общественность» с таким презрением, что каждому стало ясно: сам он братву и за людей не считает.

– А это уж предоставьте мне, Андрей Макарович, – столь же ядовито откликнулся Роман. – С обществом я сам как-нибудь разведу, без вашей подмоги… Вы только одно мне объясните: какая сука вас сюда науськала?.. Будто я сам не разберусь. Неужто этот сукин поп?

Теперь, когда опасность миновала, он снова стал храбрым, забыл, с каким видом смотрел на верх элеватора…

– Да, Роман Григорьевич, это я милицию пригласил, – выступил вперед священник.

– А почему просто мне не сообщили? – заиграл желваками на скулах Роман.

– Когда мне нужно вылечиться от язвы, я не обращаюсь в похоронное агентство, – с достоинством ответил священник. – Я обращаюсь к хирургам.

Роман помрачнел. И, видимо, чтоб хоть как-то сохранить свое изрядно пострадавшее в словесной перепалке достоинство, наклонился к дочери.

– Да, кстати, – сказал он так, словно только что об этом вспомнил. – Что это за жених, Катерина?

– Это я, Роман Григорьевич, – выступил вперед Санька.

Макарыч яростно крякнул, а Роман сглотнул, уставился Саньке в глаза и снова сглотнул.

– Катя, – с ужасом затряс дочку за плечи Роман. – Это правда?! Ты связалась с мусором? С этой грязью?! С этим недоумком?

– Ты, короче, полегче с выражениями, козел! – загудели со всех сторон рубоповцы. – А то быстро в рог заработаешь!

Роман Григорьевич стремительно оглядел скорых на расправу бойцов, естественно, взял себя в руки, быстро и немного зло сунул залитую слезами дочку в машину, но перед тем, как сесть самому, повернулся к Макарычу:

– А ты, Андрюша, запомни: в мои семейные дела я никому не советую соваться. Я таких вещей не прощаю. Особенно тебе.

Андрей Макарович дождался, когда машина отъедет, и повернулся к Саньке.

– Пиши-ка ты рапорт по собственному, лейтенант Мальцев! – с горечью произнес он. – Думал я, нормальный пацан пришел ко мне служить, а оказалось… А! Да что там говорить!

Отец Василий приехал домой тихий и подавленный. Ольга кинула на мужа тревожный взгляд, но не сказала ни слова, а только поставила на плиту борщ и пошла наполнять ванную горячей водой.

«Почему все так неправильно? – думал он. – Неужели дочка мафиози менее заслуживает спасения из рук отморозков, чем невеста рубоповца? Тем более, когда это одна и та же ранимая и бессмертная душа… – И сам же себе отвечал: – Просто они очень много знают о ненависти и слишком мало о любви…» Это было невероятно банально и тем не менее оставалось единственной правдой.

Священник выключил газ, налил себе теплого, даже еще не разогревшегося постного борща и приступил к еде.

Гордыня – вот что являлось корнем зла, непомерная гордыня. Макарыч искренне уверовал в то, что имеет право казнить и миловать людей по собственному усмотрению, а Роман – тот и вовсе настолько погряз в грехах, что даже не видит, как теряет собственных детей – навсегда, безвозвратно…

«Они оба теряют собственных детей, – покачал головой священник. – Только один – родных, а второй – крестного. И с какой обидной легкостью, с каким апломбом, с каким железобетонным чувством собственной правоты! А вместе с детьми – и собственное будущее…»

В РОВД отца Василия вызвали на следующий же день. Вполне официально, повесткой. Понятно, что изрядно подуставший от вечных недоразумений с местным священником начальник РОВД Аркадий Николаевич Скобцов личной аудиенцией попа не осчастливил; за росписью о вручении повестки прибежала девчонка из секретариата. И сразу после заутрени священник дал необходимые наставления диакону Алексию и пешком отправился в милицию, благо это было совсем недалеко.

Он не стал скрывать ничего, впрочем… почти ничего. Естественно, отец Василий умолчал о сунутом в девичьи трусики и подкинутом затем в милицейскую машину пакете с белым порошком, но вот себя щадить он не собирался, а потому с легким сердцем поведал о том, как оторвал первые две строки с упоминанием имени адресата и даже положил перепачканный кровью бумажный лоскуток на стол следователю. Следователь – немолодой, усталый мужчина с осоловевшими от недосыпа глазами – понимающе кивнул. Он вообще вел себя, что называется, «без понтов».

Рассказал отец Василий и обо всем остальном, оставив при себе разве что свое мнение об уровне подготовки и профессионализма бойцов РУБОПа – это уже не его компетенция, пусть кому надо, тот и разбирается…

И следователь, как ни странно, так же легко поделился с ним последними ментовскими сплетнями и, в частности, мнением, что дело это дохлое. Два главных участника похищения мертвы. Оставшиеся в живых два курьера ни хрена не знают и сказать могут только то, что их ни в какие детали не посвящали вообще. Приедешь на место, возьмешь пакет, привезешь на элеватор, передашь мне и тут же получишь свою долю. А тот, третий, что держал отца Василия за горло, так и вовсе остался неизвестным. Ну, не пользовались в Усть-Кудеяре удавками, а значит, был он чужаком, на секунду всплывшим из неизвестности и туда же канувшим…

Эта история вообще ни в какие ворота не лезла. Не было у Жирафа претензий к Роману, это раз. Не мог он не понимать, что бандитская общественность таких закидонов, как похищение дочерей уважаемых людей, никому не прощает, это два. Ну и главное: вся эта история, начиная от мизерной суммы выкупа и кончая повторным, уже после оставленной попу записки, телефонным звонком, на этот раз напрямую Роману, отдавала явным маразмом. А маразмом Жираф не страдал. Да, отморозком был конкретным, но потерять ясность ума до такой степени, чтобы ввязаться в столь проигрышное дело?!

– Ну, и что теперь будет? – поинтересовался напоследок отец Василий.

– А ничего, – легко ответил следователь и улыбнулся. – Кроме неприятностей для Андрея Макаровича и нервотрепки для Якубова.

– А с этими двумя курьерами что будет?

– Посадим, – так же легко ответил следователь.

– За незаконный оборот валюты? – легонько съязвил священник.

– Не-е, – замотал головой следователь. – Там же реальной валюты не было – так, «куклы». Да вы не переживайте, найдем, за что…

Отец Василий горько усмехнулся: это утешало…

Жизнь помаленьку начала возвращаться в свое русло, и, осознавшая, что кризис миновал, попадья высказала муженьку все, что думает о последних событиях, и получила очередное, сто шестьдесят восьмое, обещание ни с какой уголовщиной не связываться, да и с ментами тоже…

А потом пришел Санька.

Был он в штатском – в тех же потертых джинсах и толстовке, в которых сидел в цистерне в ожидании «своего» наркодельца, а в лейтенантских глазах застыло не исчезающее с тех самых пор, как Макарыч предложил ему «писать рапорт», выражение легкого изумления.

– Попросили меня, батюшка, – с деланной беззаботностью пожал он плечами.

– А ты что?

– А что я сделаю? – дернул кадыком Санька. – Ребята на меня волками смотрят. Даже руки не подают… Написал. Теперь вот безработный…

Отец Василий понимающе кивнул. Он уже тогда знал, чем все кончится. Ребята подвергли Саньку остракизму не за то, что невесту неправильно выбрал, а за то, что всей правды не сказал. И логика была проста и понятна: не в Макарыче дело, это ты сам разводи с начальством, если оно не хочет дочку мафиози выручать. Просто ты нас всех подставил, потому что из-за двух оторванных строчек от записки могли и наши жизни зависеть. А кому хочется умирать?