«Ваш, но не мой! – парировала девушка. – Это не он мой научный руководитель. Я ведь от него ушла к вам, вы не забыли? Как жирный колобок… Видите, я тоже умею в русский фольклор! Во-вторых, мне было поручено присоединиться к работе вашей группы, внимательно смотреть и слушать, дать в конце дня подробный отчёт о том, что это вы делаете, звонить даже поздним вечером! А мою “пару” после обеда он отменил, потому что это задание важнее».
«Вот как? – я даже не вполне поверил. – Значит, ты должна прямо шпионить за нами в буквальном смысле слова?»
«Смотрите! – Настя показала мне на экране своего устройства личный номер телефона завкафедрой, которым он не разбрасывался просто так. – Вас это не убеждает?»
«Отчего же, вполне… А ты что?»
«А что я? Взяла под козырёк».
«“Вы должны были уж держать всё это в секрете и никому не говорить”, как сказал в Ставке генерал Толстой генералу Тихменёву вечером седьмого марта семнадцатого в ответ на сообщение о секретной телеграмме из Госдумы», – заметил я вполголоса.
«Не знаю ни того, ни другого! – чистосердечно призналась Настя. – И даже не стыжусь: не пытайтесь меня, пожалуйста, overwhelm with your knowledge31. Почему это я должна была держать это в секрете? Зачем вы меня отталкиваете?»
«Настя, не сердись, пожалуйста! – попросил я. – Похоже, я просто вляпался в какую-то интригу, и не хочу ещё и тебя в неё втягивать».
«А я в этой интриге занимаю вашу сторону!» – живо отреагировала девушка.
«Тебе бы лучше не занимать ничью… Увы, увы: мы демонстрацией всех этих дрязг подаём тебе как юному учёному дурной пример», – покаялся я.
«Бросьте, Андрей-Михалыч, мне не восемнадцать лет… Я готова вам помогать! Только не знаю, как…»
Я улыбнулся:
«Это очень мило с твоей стороны… Ну что же, доложи ему: мол, “лаборатория” переехала в библиотеку и там продолжает работать над материалом зубодробительно скучными академическими методами, так что ты еле высидела до конца».
«Я так и планировала. И мы оба знаем, что это не так: ха-ха… А чтó, я действительно могу к вам присоединиться после обеда?»
«Само собой! – радушно подтвердил я. – Твоя сестрица Элла ждёт не дождётся сойтись с тобой в открытом противостоянии. У нас очень удачная Элла, ты знаешь? Я, правда, так и не смог тебя, твоего персонажа то есть, вставить в общий план работы…»
«И к лучшему, – перебила Настя. – Меня устраивают редкие набеги. Посмотрим-посмотрим на мою старшую сестрёнку…»
«…Не смог, хотя честно пытался, – продолжал я. – Тут ещё случилось непредвиденное: так вышло, что в связи с отречением Алёши меня “короновали”…»
Настя вся осветилась изнутри и даже захлопала в ладоши. (Кажется, на нас начали оглядываться другие посетители столовой.)
«Правда?! – весело воскликнула она. – Я предчувствовала, что так будет!»
«Скажи мне, пожалуйста: это именно с твоим предчувствием связано твоё вчерашнее загадочное сообщение на английском?» – осторожно спросил я.
«Разумеется, – подтвердила Настя. – А с чем ещё оно могло быть связано?»
Правда, хоть и сказала это с уверенностью, она всё же как будто немного порозовела.
«Вы, девушки, любите говорить загадками, – дипломатично извернулся я. – Я даже думал, что оно не мне предназначалось».
«Кому же ещё? Эх, Николай Александрович, я ведь не “по-царски” одета сегодня! – притворно вздохнула Настя и с сомнением оглядела свою блузку. Была она в тот день в белой блузке с короткими рукавами и клетчатой юбке-шотландке, то есть красной в крупную зелёную клетку, достаточно длинной по современным меркам, что-то до середины голени, но по нормам столетней давности – несерьёзной, «подростковой» длины, слишком яркой и явно не во вкусе последней Государыни. – Вот и сомневаюсь, примут ли меня такую… пёструю».
«Ну ладно уж, Александра Фёдоровна, придётся нам делать хорошую мину при плохой игре и помнить, что не платье красит человека», – отозвался я в том же шутливом тоне.
«Да ладно, Андрей Михалыч: неужели последний царь называл свою жену по имени и отчеству?» – поддела меня Настя.
«Ну это уж нет, конечно», – согласился я.
«И зачем вы тогда пренебрегаете исторической точностью?»
«Ты ей сама первая пренебрегла… My darling Alix, isn’t it time for us to go, so as to not be late for today’s second session?32»
«Ой, какая прелесть! – Настя вся расцвела. – Настоящая “Россия, которую мы потеряли”! Вот так и станешь монархисткой и хрустобулочницей. Слышали такое словечко?»
«Слышал, – подтвердил я. – Но душа его отторгает».
«Ну, ещё бы… Знаете, я предлагаю нам переписываться по-английски, чтобы сохранить верность духу персонажей. Я три месяца жила в Британии, а теперь практики языка нет, и обидно».
«Что же, я не протестую», – вздохнул я, думая про себя: как много в ней ещё жизненных сил и чего-то почти детского!
«А в английском есть ещё одно достоинство», – тут же добавила Настя.
«Какое?» – поинтересовался я.
«В нём нет разделения на “ты” и “вы”, – пояснила девушка. – Разве это не прекрасно?»
[12]
– По пути в библиотеку, – говорил Могилёв, – я написал Аде Гагариной о том, что моя аспирантка сегодня присоединяется к работе группы, поэтому нас уже ждали.
«Царица-матушка сегодня прекрасно выглядит, – заметил Борис Герш, когда мы с Настей вошли в аудиторию. – Правда, несколько легкомысленно».
«Государыня, видимо, приветствовала сэра Джорджа Бьюкенена, английского посла, вот и надела что-то, приятное его глазу, – это Кошт иронически прокомментировал узор её юбки. – Были бы рады, если бы её величество изредка думали и о своих несчастных соотечественниках».
«Это – Гучков? – шепнула мне Настя, и в ответ на мой кивок холодно обронила «Гучкову»: – А с вами, господин октябрист, я даже разговаривать не хочу!»
«Ну, конечно! – протянул Марк. – Вы, мадам, меня, помнится, вообще хотели повесить, а в повешенном состоянии разговаривать неудобно».
Группа была уже в сборе – мы пришли позже всех – и, как выяснилось, обсуждала предстоящий сценический эксперимент. «Царскiй тронъ» успели убрать, точней, убрали записку со спинки стула и присоединили к нему ещё один, что, видимо, должно было изображать диванчик в одной из комнат Александровского дворца в Царском селе.
«Мы хотим выяснить несколько вещей, Андрей Михайлович, – пояснил Борис. – Что случилось бы, если бы старшая сестра сумела убедить младшую? Смогла бы она её убедить? Свелось ли всё к женским эмоциям, или на кону стояли какие-то сложные соображения?»
«Вы забыли мой вопрос: была ли здорова государыня императрица? – подал голос Штейнбреннер. – Я имею в виду, психически».
«Да, и действительно ли Аликс выгнала Эллу “как собаку”, о чём в воспоминаниях пишет мой персонаж? – прибавил Тэд. – Ну, или “пишу я”, как у нас становится модным говорить… В конце концов, это просто сценично. Государыня-матушка, не угодно ли пройти вот сюда? – обратился он к Насте с елейностью опытного царедворца. – Ваше величество, изволите видеть, будут стоять спиной к двери, а их высочество войдут оттуда…»
Настя кивнула, уже бледная, собранная, и заняла нужную позицию. Лиза стала у другого края «сцены», накинув на голову косынку, которая, видимо, изображала апостольник игуменьи. С некоторым даже удивлением и безусловным восхищением перед их близостью образу я наблюдал, как обе девушки, обычно такие живые, отбросили всякую весёлость, весь молодой задор. Настя нахмурилась, и эта складка на её лбу выглядела не как мимическая складка, а как морщина, оставленная годами жизни, скорбями и болезнями. Лиза смотрела прямо перед собой серьёзно и горестно.
Тэд, приглядевшись к ним обеим, по какому-то одному ему известному признаку решил, что обе участницы диалога готовы, картинно взмахнул хлопушкой-нумератором и щёлкнул ей.
– Позвольте, а я ведь не нашёл в вашем сборнике стенограммы именно этой сцены! – перебил на этом месте автор рассказчика. – Или я что-то пропустил?
