Зто послание Пушкин отправил литератору Петру Александровичу Плетнёву, чтобы тот передал адресату. Заметил: «При сём письмо к Жуковскому в треугольной шляпе и в башмаках. Не смею надеяться, но мне бы сладко было получить свободу от Жуковского, а не от другого – впрочем, держусь стоической пословицы: не радуйся нашед, не плачь потеряв».

Александр Сергеевич угрожает и ёрничает: «Не будет вам «Бориса», прежде чем не выпишете меня в Петербург – что это в самом деле? стыдное дело. Сле-Пушкину дают и кафтан, и часы, и полумедаль, а Пушкину полному – шиш». «Батюшки, помогите».

Слепушкин – крестьянский поэт, это его фамилию так остроумно обыгрывает Александр Сергеевич – Сле-Пушкину.

Но Жуковский сдерживает пушкинский пыл. Сообщает опальному другу 12 апреля: «Не сердись на меня, что я к тебе так долго не писал… Я болен и ленив писать». «Дай пройти несчастному этому времени». «Ты ни в чём не замешан – это правда. Но в бумагах каждого из действовавших (заговорщиков. – Прим. сост.) находятся твои стихи. Ты знаешь, как я люблю твою музу… Но я ненавижу всё, что ты написал возмутительного для порядка и нравственности….ты уже многим нанёс вред неисцелимый. Это должно заставить тебя трепетать. Талант ничто. Главное: величие нравственное. – Извини эти строки из катехизиса». «Пиши «Годунова» и подобное: они отворят дверь свободы».

О себе Жуковский говорит: «Я болен. Еду в Карлсбад; возвращусь не прежде, как в половине сентября. Пришли к этому времени то, что сделано будет твоим добрым гением. То, что напроказит твой злой гений, оставь у себя: я ему не поклонник. Прости. Обнимаю тебя».

Но несомненно, что Жуковский говорил о Пушкине при дворе. Это показывает развитие событий.

В конце мая Александр Сергеевич писал другу: «Я теперь во Пскове, и молодой доктор спьяна сказал мне, что без операции я не дотяну до 30 лет».

А Пушкину только-только исполнилось 27. И он отправляет письмо царю:

«Всемилостивейший Государь!

В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного Императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.

Ныне с надеждою на великодушие Вашего Императорского Величества, с истинным раскаянием и с твёрдым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чём и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему Императорскому Величеству со всеподданнейшею моею просьбою.

Здоровье моё, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чём и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие краи».

И дверь свободы отворилась. С конца августа в Москве проходили торжества по случаю коронации Николая I. В начале сентября по приказу царя Пушкина с фельдъегерем увезли из Михайловского, «…без фельдъегеря у нас грешных ничего не делается; мне также дали его для большей безопасности», – комментировал поэт. И доставили к императору.

Их беседа произвела сильное впечатление на обоих. Николай I увидел в Пушкине умнейшего человека России. Пушкин радовался: «Государь принял меня самым любезным образом». Поэт получил свободу и право иметь только одного цензора – царя. «Высшего цензора», по его словам.

Что сделал Александр Сергеевич? Настроился на творчество. Но не тут-то было! Свобода опьянила и закружила его.

В конце года он уже в Москве: «Пора жить, т. е. познавать счастье». Поэт печатает отрывки из «Евгения Онегина». Участвует в журнале «Московский вестник». Весело пишет знакомому литератору: «Погодин (редактор журнала. – Прим. сост.) – не что иное, как имя, звук пустой, дух же я, т. е. мы все, православные. Подкрепи нас прозою своею и утешь стихами».

Жуковский за границей. Но о Пушкине помнит, упрекает Вяземского: «Жаль только, что ты розно с Пушкиным…» «Если бы ты выступил на сцену с Пушкиным, и если бы вы выступили только вдвоём, то ты не остался бы в рядовых. Ты заправлял бы всем журналом, Пушкин шпиковал бы его своими стихами, и журнал бы при вашем аристократическом правлении мог бы быть порядочным. Но демократия, с которой связался Пушкин, едва ли что путное сделает. И в литературе, и в политике демократия никуда не годится…»

Жуковский уверен: «Нет ничего выше, как быть писателем в настоящем смысле. Особенно для России. У нас писатель с гением сделал бы больше Петра Великого. Вот для чего я желал бы обратиться на минуту в вдохновительного гения для Пушкина, чтобы сказать ему: «Твой век принадлежит тебе! Ты можешь сделать более всех твоих предшественников! Пойми свою высокость и будь достоин своего назначения! Заслужи свой гений благородством и чистою нравственностию! Не смешивай буйства с свободою, необузданности с силою! Уважай святое и употреби свой гений, чтобы быть его распространителем. Сие уважение к святыне нигде не нужно так, как в России».

Путешествие и лечение Жуковского затянулись на полтора года. Он вернулся только осенью 1827-го – и они с Пушкиным наконец встретились.

Наступил 1828 год. 1 сентября Александр Сергеевич бодрым тоном писал опальному другу: «Ты зовёшь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее.

Прямо, прямо на восток.

Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец «Гаврилиада»; приписывают её мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность».

Зачем он врёт? Может, надеется, что письмо вскроют и донесут эту версию до верхов?

«Прямо, прямо на восток» – цитата из Жуковского. И не случайная. На кого ещё надеяться Александру Сергеевичу? А расследование началось всерьёз. Жуковский пришёл на помощь поэту, хотя первый укорял злую сторону пушкинского гения. И в том числе эту дерзкую поэму.

Совет Жуковского был предельно точным. Пушкин послушался. Он признался императору в своём авторстве. Раскаивался и просил прощения. Николай I сразу прекратил расследование. А царь никому не обязан объяснять своих решений.

Пушкин и Жуковский часто встречались. Александр Сергеевич отмечал в письме – как нечто привычное: «Был я у Жуковского». В альманахе «Северные цветы на 1829 год» они оба напечатали свои стихи. Как же радовался Александр Сергеевич: «Каково «Море» Жуковского и каков его Гомер…»

Мнения Жуковского, его нравственная чистота имели «большой вес» для Пушкина. А мыслил Василий Андреевич созидательно. В дневнике тех лет писал:

«Уважай народ – и будет народ. Иначе будет толпа.

Люби то, чего хочешь, и будет успех.

Люби просвещение – и дашь жизнь просвещению.

Будь сам светом – и всё осветишь».

Пушкин влюбился. Он посватался к Наталье Николаевне Гончаровой – и получил ответ, что она слишком молода для брака. «…этот ответ – не отказ, – писал он матери девушки, – Вы позволяете мне надеяться». «Я сейчас уезжаю и в глубине своей души увожу образ небесного существа, обязанного Вам жизнью».

Он уехал на Кавказ. За эту поездку в Арзрум Александр Сергеевич имел «несчастие заслужить неудовольствие начальства». Но всё разрешилось после чистосердечных объяснений.

Повторное сватовство было удачным. И в апреле 1830 года Пушкин просил:

«Мои горячо любимые родители, обращаюсь к Вам в минуту, которая определит мою судьбу на всю остальную жизнь.

Я намерен жениться на молодой девушке, которую люблю уже год, – м-ль Натали Гончаровой. Я получил её согласие, а также и согласие её матери. Прошу Вашего благословения, не как пустой формальности, но с внутренним убеждением, что это благословение необходимо для моего благополучия – и да будет вторая половина моего существования более для Вас утешительна, чем моя печальная молодость».