Знаком я велю им следовать за мной, а затем разворачиваюсь и плыву, сложив руки за спиной и продвигаясь вперед благодаря ластам, которые разрезают воду, словно острые ножницы. Стайки рыбок, таких маленьких и белых, что они кажутся полупрозрачными, виляют в сторону, почувствовав течение, создаваемое нашими телами. Все мои тревоги последнего дня кажутся теперь такими неважными, они как будто чужие.

Даг был абсолютно прав насчет видимости. Вода здесь обычно такая прозрачная, что обзор открывается метров на десять вокруг, но сегодня сильные волны поднимают со дна осадок и превращают его в мутную взвесь, и видно всего на пару метров вокруг. Мы проплываем мимо колонии рыбок-клоунов и где-то на восьмой минуте замечаем нашу местную морскую черепаху Гарольда. Я показываю его остальным: кладу одну ладонь на другую и шевелю большими пальцами, когда он проплывает мимо, равнодушно глядя на нас из-под морщинистых век. Я вижу, как лица моих учеников под масками светятся детским восторгом. Даниэль издает какой-то неслышный звук, из его регулятора вырывается россыпь пузырьков, и меня наполняет радость. Соленая вода словно смывает с кожи весь стыд, беспокойство и паранойю. Здесь, на глубине, они меня не трогают, и кажется, что никакие тревоги, занимающие все мои мысли на земле, не могут проникнуть сквозь поверхность воды.

И когда я вижу, как мои ученики впервые испытывают такое же чувство, я понимаю важность этих мгновений. Они того стоят. Я никогда бы не увидела такой красоты, не узнала бы такого спокойствия, если бы не все те ужасы, которые привели меня сюда.

Восторги улеглись, и я останавливаю всех у знакомых кораллов и собираю в круг: мы висим в нескольких футах над морским дном. Начинаем отрабатывать первое упражнение: снимаем регуляторы, как будто их вырвало изо рта, чтобы научиться действовать в ситуации, когда доступ к воздуху резко пропадает. Я показываю, что делать, чтобы напомнить им алгоритм, а потом указываю на Даниэля: повторяй. Он смотрит на меня, складывает пальцы в жест «окей» и приступает к упражнению. Он в точности копирует мои движения: снимает регулятор, отбрасывая его за спину, и выпускает изо рта столбик пузырей.

Но, потянувшись обратно за регулятором, он вдруг замирает. Его глаза распахиваются, а руки словно окаменели.

Пару секунд я выжидаю, и во мне закипает раздражение. Выкидывать дурацкие фокусы в бассейне – это одно дело, но здесь? Лишиться источника воздуха на такой глубине – это не шутки. Я вытягиваю руку в его направлении и щелкаю пальцами: звука не слышно, но от трения большого и указательного пальцев появляются пузырьки, которыми я надеюсь привлечь его внимание.

Но он по-прежнему не двигается и смотрит на что-то за моей спиной.

Обернувшись, я прищуриваюсь, чтобы при такой плохой видимости разглядеть, на что он уставился. В мутной воде медленно вырисовываются очертания, похожие на силуэт человека. Сначала мне кажется, что это мусор, ненужный кусок какого-то материала, выброшенного за борт с одной из лодок, которые рассекают здесь как у себя дома.

Но когда я подплываю ближе, я вижу, что это далеко не мусор.

Это человек.

Без снаряжения для дайвинга. Ни ласт, ни жилета, ни даже маски. Тело колышется в воде вертикально, будто ноги приросли ко дну, а сверху, словно рама жутковатого портрета, аркой выгибается коралл. Из-за течения пряди волос мягко развеваются над головой, будто водоросли.

Так быть не должно, думаю я, сквозь гидрокостюм просачивается паника, под кожей бурлит страх.

За спиной у меня какая-то суматоха. Когда я оборачиваюсь, Даниэль уже изо всех сил плывет вверх, регулятор безвольно болтается позади него. Я тянусь к нему, чтобы остановить: если он всплывет слишком резко, то заработает разрыв барабанных перепонок или еще что похуже. Но впервые мое тело под водой отяжелело, я будто прикована.

Я смотрю на остальных. Тамар не сводит глаз с тела, в них читается страх, пузырьки выходят из регулятора все быстрее. Что же касается Ариэля, похоже, к нему вернулась вчерашняя тревога: тело застыло, взгляд серых глаз под маской непроницаем. Мне вспоминаются его слова, непрошеные и зловещие.

Здесь опасно.

Я заставляю себя развернуться и приблизиться к телу. Черты лица обретают резкость. Губы чуть приоткрыты, будто сейчас заговорят. Голубые глаза широко распахнуты, как это бывает при крике. Они еще не потускнели, но с боков уже проступают красные прожилки.

Всякое движение вокруг меня разом замирает. Подводная передышка оборачивается моим самым страшным кошмаром.

Робин.

Я не могу оторвать от нее глаз. Смотрю на это лицо, которое так хорошо знаю, и наконец задерживаю взгляд на ее лбу, где теперь алеет горизонтальный порез. Я опускаю взгляд на ее шею и вижу с каждой стороны жуткие синие отметины. Затем – еще ниже, на талию: полоска ткани от ее футболки обвилась вокруг выступа рифа. И потом – на ступни: одна зажата в щели похожего на камень коралла, поэтому тело и не может всплыть на поверхность. Она застряла там, неподвижная, только одежда колышется от морских течений.

Несмотря на пульсирующий внутри ужас, через мгновение мне удается опомниться. Это не Робин. Это Люси.

Не успев это осознать, я периферическим зрением замечаю какой-то блеск, достаточно яркий, чтобы отвлечь меня от страха, который захлестывает с головой. Пошарив по дну взглядом, я вижу в нескольких футах от тела кусочек металла, частично скрытый песком и поблескивающий в свете, идущем с поверхности. Я подплываю еще ближе, кровь стучит в ушах так, будто в голове бьются волны, и я протягиваю руку и вынимаю предмет из песка.

Разглядываю его. Как только я понимаю, что это, на меня обрушивается волна паники, которая захлестывает меня целиком. Из моего регулятора вырывается столб пузырьков, и я слышу какой-то звук, невнятный и сдавленный. Я вдруг осознаю, что кричу. Это мой крик, заглушенный тяжестью воды.

И я позволяю панике утянуть меня вниз.

– Кхоп кхун кха, Сенгпхет, – говорю я, когда он ставит передо мной дымящийся кофе. Он кланяется, ладони сложены в благодарственном жесте.

– Пожалуйста, – говорит он медленно. – Вам надо. Вчера большая вечеринка. После кофе будет лучше. – Он делает паузу после каждого слова, вставляя между ними обаятельную улыбку.

Я улыбаюсь в ответ, что при разговоре с Сенгпхетом происходит само собой. Я замечаю у него под глазами темные круги. Кажется, даже он лег поздно – или встал рано. Могу только гадать, во сколько Фредерик обязал персонал выйти на работу, чтобы привести ресторан в порядок к открытию после вчерашней вечеринки.

Хотя уже почти девять утра, в «Тики-Палмс» до сих пор пусто. Остров как будто накрыло всеобщее похмелье.

Я проверяю вовлеченность у своего последнего поста в Инстаграме, который я выложила утром ровно в то время, когда мои американские подписчики заканчивают работу и наслаждаются вечерним отдыхом. Я замечаю новый комментарий от Travelbarbie, тоже тревел-инфлюенсерши, по сравнению с которой подписчиков у меня ничтожно мало. «Выглядит круто!» – написала она под одной из фотографий со вчерашнего вечера.

«Жаль, что тебя не было!» – пишу я в ответ.

Мне, конечно, не жаль. Travelbarbie действительно такая отвратная, как можно предположить по ее нику. Платиновая блондинка, все, что можно, увеличено – либо хирургически, либо с помощью макияжа, – она из тех блогеров, которые будут втюхивать подписчикам что угодно, от тампонов до чая для похудения, и быть такой, как она, мне никогда не хотелось. Когда я только начинала развивать BrookeaTrip и мы с ней пересеклись в Будапеште, я попросила ее сделать со мной селфи. В результате мне пришлось выслушать лекцию о том, насколько ценен ее «образ» и что люди сидят в соцсетях не за тем, чтобы им задвигали высокопарные речи о мире (чем, по ее мнению, занималась я), а чтобы вспомнить, как он прекрасен (что, по ее мнению, так успешно делает она). Но терпения мне не занимать, и в конце концов я уговорила ее: вечером она выложила у себя наше селфи. Это сработало. На следующее утро я проснулась и увидела, что ко мне пришло четыреста подписчиков.