Влажным блеском звездных слез,
Она, создание любя,
Улыбнулась на меня.
Я открыл глаза в серой темноте – было слишком рано. На протяжении нескольких минут я не мог воспринимать реальность, потому что она по ощущениям была не такой настоящей, как только что закончившийся сон. Я бредил еще некоторое время, пока не услышал звон будильника. Не пуская свет в комнату, достал из лежавшей на полу одежды последнюю сигарету. Выкурив половину лежа в постели, следующую я докуривал, разминая шею и спину на жестком ковролине. Бросил остатки в копилку в виде фарфорового кролика под кроватью. Совершил все утренние ритуалы и отправился вниз. Как и ожидалось, дома никого не было. На столе меня ждали остывшие тосты, растаявшее масло и теплый джем. Мои рецепторы слишком привыкли к такому сочетанию вкусов и температур, поэтому только что приготовленный завтрак мне уже не нравился. Кофе я варил сам, поскольку родители думали, что я до сих пор пью только теплое молоко. Я взял чистую рубашку, оставленную висеть на ручке двери в ванную, стряхнул с пиджака и брюк остатки зеленой краски из локомотива, оделся и положил в черный портфель книги.
Пришли заморозки, и земля по своему виду была хрустящей, но к концу дня от ее свежести ничего не осталось. Я хотел снова увидеть Иисуса и Кристиана вне школы. Остановился у дерева и, чтобы не быть слишком навязчивым, стал ждать, что они придут. Мне начало казаться, что вчерашний день я выдумал, как и тех людей, что были со мной. Хотя в моем случае все наоборот. Я́ был ненастоящим. Меня выдумали. Предрекая что-то особенное, мой мир тянулся к Иисусу и Кристиану, но тело только стояло под деревом. Не было сигарет, чтобы закурить даже для вида, и вскоре я осознал, что никто не придет. В своем ущемленном разуме я вздумал идти. Вдоль дороги, в трубу и по заросшей широкой тропе. Я вышел к локомотиву, но тут же спрятался за кустарниками. Как загнанный олень, прислушивался, вдруг хрустнет ветка или зазвенит голос, тогда я побегу. Было тихо. Без лишних звуков я залез внутрь. В одиночестве это место было не более чем материальным. Тогда стало легче, и я ушел. Еще несколько дней я был невидимым и притворялся безразличным к этому. Следил за тем, как от урока к уроку исчезают и появляются вновь эмблемы на пиджаках неназванных друзей. В четверг одноклассница Грэйс предложила мне участвовать в каком-то школьном мероприятии. Без колебаний я отказался, и Кристиан это заметил.
На последнем пятничном занятии мы писали краткий тест. Ничего примечательного, лишь проверка знаний по домашней работе. Шесть вопросов. Но они, по мнению учителя, имели колоссальное значение. Он тринадцать минут разводил демагогию о важности выполнения всего, что он задает нам на дом. Дальше он без зазрений совести перешел на личности, будто называть учеников ягнятами ему уже наскучило. Сделав выговор нескольким детям, учитель закончил на том, что без неукоснительного и надлежащего выполнения заданий мы не сможем стать достойными членами общества, принести ему пользу и гордиться собой в далеком будущем.
– Нет, – громко и ко всеобщему страху сказала Иисус.
Я повернул голову и увидел устремленные на меня исподлобья воинствующие глаза. Они почти заворожили меня, но я отвлекся на протяжное озлобленное мычание учителя. В тупом оцепенении он стоял еще несколько секунд. Вздрогнул от пришедшей в голову мысли, произвел резкие движения, чтобы забрать давно законченную работу Иисуса, и вернулся к своему столу. Развернувшись, он предстал перед классом уже собравшись из своих подорванных идеалов в единые мерзкие устои, настолько зачерствевшие, что еще одна пылинка разбила бы их в прах. Все смотрели в свои листы, даже наполовину не заполненные. Искусственно тихим голосом учитель сказал, как бы выдавливая из себя этот невозможный бред: «Те, кто с ней согласен, пусть поднимут руку».
Кристиан тут же выбросил две. Я обвел класс глазами. Сейчас ученики впились лицами в парты, отрицая все происходящее.
Мне стало так горячо. Над желудком я чувствовал, как закипает ярость. Кора мозга будто заплыла чем-то тяжелым. Я определенно умирал, и погиб бы, но ноги сами по себе подняли меня вверх. Парта с ужасным скрежетом отодвинулась вперед. Как голый я стоял перед всеми. Они с легкими насмешками смотрели в мою сторону.
Я поднял руку. С гордостью, которая никак к моей сути не относилась, я посмотрел на Иисуса. Она пронзала взглядом учителя. Он ухмылялся, озирая класс. С презрением подошел к ее парте и сказал: «Вот видишь?»
Набрав немного воздуха, Иисус встала, поравнявшись с моей головой, и сдержанно улыбнулась в лицо учителю. Отвела взгляд, пройдясь им по каждой склоненной голове.
– Самый опасный враг для истины и для свободы – это сплоченное большинство 2, – спокойно сказала Иисус.
Она взяла свои вещи и, выходя из класса, едва заметно кивнула мне.
В бессилии я сел. Четыре минуты каторги. Я жаждал пуститься вскачь по маковым полям, взлетать над кронами деревьев в полной уверенности в возможности происходящего. Но после звонка я оказался излишне медлителен. Будто раковая опухоль метастазами заставляла мои ноги путаться. Все же я смог выйти в открытую дверь с непониманием дальнейшего передвижения. Что-то подсказало мне найти успокоение у природы. Выбрав не лучшее для этого место, я сел на землю под своим ожидающим деревом. Стоило понять, что мой недавний порыв к принадлежности будет замечен – я увидел их. Мой жалкий вид привлек благотворителей. Как слепого, объеденного блохами бездомного щенка теплые руки бережно несут в дом, так и голос Иисуса опустился до моих ушей. Я согревался и в пришедшем тепле осознал, что уже иду по асфальту.
Опрометчиво пригласил друзей в свой дом. Там не было музыки, виски или уюта. Это место олицетворяло мою пустоту и бездействие. По пути мне стало стыдно за неимение ни одной книги, за недоеденный пирог на неиспользуемом рабочем столе, за выключенный в безжизненных коридорах свет. Войдя в мою комнату, Иисус прыжком легла в не заправленную постель. И воздушное белое одеяло обволокло ее ноги, а кеды оставили внизу почти не заметный отпечаток. Кристиан сел в кресло. Я устроился на ковролине, повторяя позу девушки. Взгляд упал на пепельницу-кролика. Я поднял ее на вытянутой руке вверх в надежде, что Иисус закурит. Так и произошло. Запах жженой травы обволок пространство. Тогда уже рука Иисуса упала на край кровати, протягивая мне косяк. Не опуская кролика, я взял это удовольствие, слегка намеренно коснувшись ее пальцев. Подождал с минуту и бессмысленно засмеялся. Все оказалось не так плохо. Кристиан отметил, что от моей комнаты веет самостоятельностью. Я рассказал о том, что большую часть времени этот дом принадлежит только мне.
Стало душно. С огромным усилием я преодолел притяжение гравитации. Облокотившись на подоконник открытого окна, посмотрел на улицу. Шел не проникающий в мою комнату дождь. Сзади я услышал набирающую громкость мелодию – Кристиан имел при себе дисковый проигрыватель. Я повернулся. Иисус, стоя на краю кровати, держала за руки Кристиана, и они вместе асинхронно танцевали. Казалось, что через секунду свет прожекторов ослепит кровать, из-под которой дождем брызнет искусственный огонь, а рядом со мной появятся толпы потных фанатов. Я не знал удручающе прекрасных слов, но, скинув туфли, прыгнул на «сцену». Моментами длинные кудри Иисуса мягко ударялись о мое лицо.
Когда песня подошла к концу, я попросил друзей немного подождать и быстрым шагом двинулся в родительскую спальню.
За идеально выглаженным постельным бельем в шкафу прятались бутылка хорошего вина и единственный бокал. Каждый день мать выпивала половину, пока отец подолгу принимал ванну. Я знал это с четырех лет, когда обязанность читать мне сказку перед сном совмещалась с данным занятием. С семи и до отъезда я без зазрений совести изредка забирал полную бутылку и неумело прятал ее в своей комнате. Эта игра затевалась мною не ради веселья, как я ее оправдывал, но ради лишней встречи с матерью. Хотя назвать это встречей нельзя, поскольку я делал вид, что сплю, а мать из-за своего стыда перед ребенком застывала на пару минут и после легко гладила меня по голове несколько раз. Сейчас же мне хотелось выпить вино и демонстративно поставить пустую бутылку обратно в знак окончания этой мимолетной близости.
