Папа в недоумении переспросил:

– Хочешь, чтобы я передал тебе корону прямо сейчас? Я бы рад, сынок, но ты пока не готов, как мне представляется…

– Наоборот! – с жаром воскликнул Ники. – Я вообще ее не хочу, эту дурацкую корону! Думаю, я никогда не буду к ней готов. Я больше всего хочу жить обычной, частной жизнью, путешествовать по всему миру с любимой женщиной, а она, к великому сожалению, не графиня, точнее, графиня, но не может это доказать… – Он смешался. Стыдно было говорить сейчас о Матильде. – Папа, я умоляю тебя, пусть наследником будет кто-нибудь другой – только не я.

Император молчал. Ники, боясь поднять глаза, ковырял носком офицерского сапога утоптанный снег. Папа непросто было вывести из себя, но в гневе он был крут – метал молнии, как Зевс.

Наконец цесаревич услышал:

– Понимаю тебя, как никто другой, сынок.

Ники вздернул голову. Удивительно, но Папа совсем не сердился и даже казался довольным.

– Знаешь, милый Ники, я рад, что ты это сказал, – сообщил отец. – Хорошо, что ты и сам ищешь себе другую судьбу. Ты слишком добрый, мягкий и сентиментальный мальчик, чтобы править государством. Особенно таким сложным, как Российская империя. Я слишком люблю тебя и слишком люблю страну, чтобы сводить вас вместе. Твое венчание с Россией вряд ли будет счастливым.

У Ники перехватило дыхание.

Папа стряхнул льдинки с бороды и объявил:

– Потерпи еще немного – года три максимум. Смотря что будет раньше: или Джоржи выздоровеет, или Мише исполнится восемнадцать. Мама в конце весны к Джоржи поедет, посмотрит, как он там… Верю, при нем Россия расцветет – братец твой любит науки…

– Ни дня не может без телескопа! – подтвердил Ники. – Джоржи со звездами на ты.

– Да и Миша молодец, – воодушевлено продолжил отец. – Нравится он мне – на все имеет свое мнение, и уже если что придумал, так будет держаться до последнего; в меня парень пошел… Словом, кто-нибудь из братьев подхватит «эстафетную палочку» – ненавистный тебе скипетр. А потом уже женись на любой графине или балерине и отправляйся в плавание. Договорились?

Ники, совершенно ошеломленный отцовской мудростью, активно закивал.

Тут в снежную крепость влетел Ворон и с таким энтузиазмом кинулся на цесаревича, что тот свалился с лавки наподобие куля с мукой.

– Даже и с собакой управиться не можешь, куда уж тебе империей командовать, – усмехнулся отец. – Ну что, пойдем к Мама, чайку горячего попьем?

17 МАРТА

Лес у деревни Ручьи – Петербург

Бах! Ба-бах! Бах!

– Вперед, братцы! – орал Ники сорванным голосом, падая на льду и сразу вскакивая обратно. – Врешь, не возьмешь! В атаку!

– Ура-а-а! – ревели бойцы, бросаясь на укрепления противника. И цесаревич с ними – весь мокрый, облепленный снегом, глаза горят, шашка в руках пляшет, такому на пути лучше не попадаться.

– Сдавайтесь, господа саперы, вы окружены! – торжествующе объявил Ники, врываясь в снежный редут и отгоняя противника от орудий. Вслед за командиром в редут набились остальные преображенцы и лейб-казаки. Все очень шумели, смеялись над побежденными саперами, и Ники из последних сил напряг горло: – Братцы, примите поздравления: наш отряд выиграл эту битву! – Он немного перевел дух: – А теперь прошу всех к столу – в сельской школе нас ждет завтрак.

Победители и проигравшие с энтузиазмом накинулись на огненные щи со свежим, только из печи, хлебом. За столом только и разговоров было, что об успешно проведенных учениях, первых в этом году. Костя очень хвалил цесаревича за бесстрашие, но отметил и ошибку – незачем командиру лезть под самые пули. В редут нужно было отправить подчиненных, а не соваться туда первому. Жизнь наследника слишком дорога, подытожил Костя.

– Да-да, ты прав, конечно, – согласился цесаревич, лишь бы только не спорить с дядей. А мысленно усмехнулся: «Недолго мне осталось таскать терновый венец наследника».

Обратная дорога была чудовищной: брели по колено в снегу, ледяной ветер дул в лоб, мешал переставлять ноги. К шести вечера все-таки доковыляли до казарм на Миллионной, мокрые, грязные и очень довольные.

Закусив с Папа и Мама в Аничковом, Ники заглянул во французский театр – давали отличную комедию «Трое бакалейщиков», про старых дураков, которые следят за молодыми женами друг друга, подозревая их в измене; на сцене все время творится сплошная путаница и неразбериха – чистый восторг, балаган страшный! Впрочем, французы никогда не подводил, Ники знал наизусть все их оперетки: от «Бесстыжих» до «Блистательного Ахилла», от «Жиголеток» до «Первого супруга Франции». Умора!

День казался идеальным… До тех пор, пока усталый герой не приехал к любимой.

Сначала все было просто восхитительно: мерцающие свечи, ледяное шампанское, летящий шифоновый пеньюар с голубыми перьями, жемчужное ожерелье на обнаженной груди, бессвязные горячие слова… Какое блаженство – после тяжелого дня утонуть в мягких подушках, зарыться в накрахмаленные швейцарские простыни с белоснежно-альпийской вышивкой, слушать потрескивание дров в камине и целовать любимую, как в последний раз…

Но потом Ники вспомнил о пакете, который он принес с собой и в пылу страсти бросил где-то в прихожей.

– Моя маленькая пани, а у меня для тебя сюрприз, – промурлыкал Ники и позвонил слугам, чтобы поскорее доставили пакет в спальню. Горничная торжественно внесла на серебряном подносе эффектный подарок, упакованный в тончайшую сиамскую бумагу красных и золотых оттенков и перевязанный золотой же лентой.

Матильда, облачившись в простыню на манер греческой богини, схватила хрустящий пакет, нетерпеливо развернула бумагу – и растерялась:

– Это… вафли?

Балерина озадаченно крутила в руках жестяную коробку с надписью «Французские фруктовые вафли. С. Сиу и Ко. Москва», украшенную приятными рисунками спелых абрикосов, виноградной лозы и лесных орехов. На одном из первых свиданий Матильда угощала Ники этими вафлями, поэтому коробку от них он решил сохранить навеки.

Цесаревич улыбнулся:

– А ты загляни внутрь!

– Неужели там драгоценности? – восторженно предположила Матильда. Украшения она любила.

– Лучше, чем драгоценности, – самодовольно заявил цесаревич. – Открывай скорее!

Матильда сняла крышку и ахнула. От разочарования.

– Что это такое?

Коробка была заполнена фотографиями. Десятки снимков, и на всех она – Матильда Кшесинская, императрица балета! Вот она в роли Авроры вальсирует в «Спящей красавице»; а здесь, с цветком в прическе, репетирует партию Флоры для нового балета, премьера которого состоится летом, на свадьбе Сандро и Ксении; а эту фотографию Ники снял совсем недавно – Матильда в костюме Пахиты с помпончиками сидит перед зеркалом в гримерке, лицо уставшее, но удивительно одухотворенное…

– Ты и не замечала, что я тебя снимаю, – радостно признался цесаревич. – А я повсюду брал свой «Кодак»!

– Но Ники… – Матильда внимательно рассматривала фотографии. – Здесь много смазанных снимков…

– У меня новейший аппарат, – обиделся Ники. – Он дает максимально возможное качество. Лучше не снять. Мы с «Кодаком» не виноваты, что носишься по сцене, как угорелая.

– А это что такое? – Матильда сунула ему фотографию из гримерки. – Ты только посмотри, сколько у меня тут морщин, будто мне не двадцать один, а девяносто два!

– Свет неудачно падал, – раздраженно объяснил Ники. – Над уличными фонарями я не властен. Я же не дворник.

– Послушай, Ники, я одного не могу понять, – сказала Матильда, выпуская из рук фотографии и утомленно сжимая виски. – Зачем ты все это снимал?

– Чтобы украсить наше будущее семейное гнездышко, – пожал плечами цесаревич. – Отец вот-вот освободит меня от наследования; мы сразу после этого женимся, покупаем хороший дом и отделываем его по своему вкусу! Я планировал развесить эти фотографии в нашей будущей гостиной. Они будут прекрасно сочетаться со снимками из предстоящих нам кругосветных путешествий…