— Передам. Спасибо, Семёныч!
— На здоровье, Коршунов. Эх, завидую тебе! Ты уж одной ногой дома! Лети, собирайся. Пока мои архаровщы эту колоду до вас дотащат…
Я поручкался с каптенармусом и пулей метнулся до своей палатки.
06. АХ ТЫ, БАТЮШКИ!
ЧУТЬ НЕ ПРИБИЛ…
Хаген, конечно маладца, как мне все поголовно утверждали, но валяться на кровати с меланхоличным видом, когда я там по базе бешеным зайцем мечусь, а он тут должен бы барахло паковать… Эти сумбурные мысли чего-то меня так выбесили, просто жуть.
— Боец, подьём!
— Незачем так орать, фрайгерр Коршунов. Торопиться совершенно некуда.
— Как это некуда⁈ Через два часа боевой выход, потом сразу на дирижабль и до дому! А ты тут валяешься.
— Сударь, вы так опасно покраснели! Волнения совершенно напрасны. Успокойтесь. Боевой задерживают, была телефонограмма, у базы большая пыльная буря, дирижабль пережидает её на высоте. У нас полно времени сделать вообще всё, что душе угодно.
Я немного остыл.
— Ну если так…
— Я же говорю, волнения излишни. Минимум три часа у нас есть.
В течении получаса мы спокойно свернули шатер, начали разбирать мебель и даже успели стаскать к «Саранче» наши немудрёные пожитки. А потом к капониру приволокли княжеский подарок. То, как его тащат, не только мы, а половина техников капонира услышали ещё за триста метров. Этот бубнёж по мере приближения к нам только нарастал:
— Я тебе, с*ка, говорил, тележку надо было брать!
— Заткнись и тащи!
— Так тащу, ручки скользкие!
— Чего Коршун туда напихал? Камней?
— Да это не он, это ординарцы Великого князя Кирилла. Так что заткнись и тащи, или ты за язык дерзкий на губу захотел?
— Ково «на губу»! Тут запросто под суд за неуважение…
— Дак я чо, я ни чо…
— Вот и всё!
Картина конечно феерическая. Четыре здоровенных лба, спотыкаясь и загребая сирийский песочек, пёрли «мой» ящик. И ладно бы они это молча делали, так нет. На сердитое бурчание вылезла поглазеть половина техников из ангаров, мимо которых они его тащили. Ржали и только что не улюлюкали вслед. Любят у нас складских, ага. Доковыляв до моего капонира и сгрузив ящик, самый мелкий (видимо, старший), сплюнул на землю и утирая пот выдохнул:
— Принимайте доставку, господин хорунжий! Пломбы целы, только ящик чутка поцарапали, пока несли. Оченно уж тяжелый. Так мы с ним на кусок скалы в песке налетели, еле стащили, мама моя!
— Ну и хрен с ними, царапинами. Пломбы целы и ладно, — меня уже любопытство наизнанку выворачивало, но для форсу делаем лицо кирпичом, будто бы всё идёт по плану. — Шатёр, и мебель забирать сейчас будете?
— Ой нет. Не прям щас. Сначала передохнём, потом под опись примем, а потом Козленко козликом за тележкой метнётся, — выдал он, видимо, дежурную складскую шутку.
— Да заткнись ты уже, — вполголоса пробурчал один из бойцов, верно, тот самый Козленко.
— Давай, Хаген, сдавай казённое имущество, отрабатывай алкоголь, — обратился я уже к фон Ярроу.
— Какой еще алкоголь? — дойч подозрительно сощурил глаза, и что характерно с места не сдвинулся.
— Разговорчики в строю! Какой надо алкоголь! Я сказал, давай сдавайся бойцам, и чтоб всё и вся было под роспись, а то потом вычтут чего. Знаю я складских!
— Айн момент! — наконец-то встрепенулся дойч.
Вот же немецкая душа, как дошло дело до материальных ценностей, да ещё под роспись, да по циркуляру, сразу оживился… Ну и пусть его. Как там, в известной сказке, про «восемьдесят дней»? «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое?» — так, кажется? Я всякие сказки Лизиным деткам читал, да уже подзабыл. Ох, давно это было…
Чего-то меня на воспоминания ностальгические пробило?
Наверное, это ожидание поездки домой. Прям вот скорей бы отправка.
