— Вы суеверны? — быстро спросил Морис.

— Нет, что вы! — поспешно ответил гость. — Но вчера, например, приснилась уж явная чертовщина…

— Какая?

— Женщины плясали вокруг костра и потом ходили босыми ногами по угольям.

— Какие женщины? Как они выглядели?

— В таких длинных черных платьях, в белых платочках.

— И они ходили босиком по раскаленным углям?

— Да. Вы мне не верите?

— Почему же? Ведь вы в самом деле видели это?

— Да!

— Во сне?

— Да. Но мне кажется, я видел это когда-то и наяву… — Под пристальным взглядом Мориса он тут же поспешил поправиться: — А может, мне так только кажется. Конечно, нелепый сон.

— Как заметил один мудрый человек: «Сны — это лгуны, которые иногда говорят правду…», — важно произнес Ганс.

— Значит, вы мне верите? — обрадовался гость. — И поможете?

— Попытаюсь. Не будем откладывать. Приходите завтра к десяти часам. Мы попробуем разобраться в ваших снах.

— Спасибо, профессор! Недаром у меня было хорошее предчувствие, когда шел к вам. Я непременно приду, только надо договориться с хозяином… — Он встал, неловко поклонился Морису, потом нам с Грюнером. — Большое спасибо за обед.

Помявшись, но так и не решившись что-то сказать, он направился к двери. Морис пошел проводить его до ворот.

— Очень беспокоится о гонораре, не много ли возьму за консультацию, — сказал он, вернувшись. — Я его успокоил, что подожду: «Сочтемся, когда вы найдете своих богатых родичей…»

— Ты его не напугал? — спросила я. — А то вдруг он вообще больше не придет. Неловко получилось. Ничего себе, пригласил человека пообедать. Замучал дотошными вопросами, затем этот глупый фокус с руками. Он даже торт не доел…

— Надо же было проверить его внушаемость.

— Обязательно за обедом? Он и так посматривал на тебя с недоверием, как на какого-то шарлатана. Когда наконец ты научишься себя вести, как подобает профессору и доктору философии?

— Наоборот, я произвел на него хорошее впечатление. Он мне верит. Ну, что вы думаете об этом дельце?

Грюнер, конечно, сказал, как всегда, совершенно неожиданное:

— Какой у него желтый и рассыпчатый голос, у этого Томаса.

— Вам он показался именно таким? — заинтересовался Морис, сразу забыв о Томасе.

— Да. Желтый и рассыпчатый, как просяная крупа.

— Любопытно. Это надо записать.

— Хорошо, я отмечу свои ощущения в протоколе беседы… — кивнул Грюнер. — Вы ему верите?

— Его снам?

— Тому, что он в самом деле забыл, где родился.

— Это вполне возможно.

Грюнер иронически скривил тонкие губы:

— Ложку ищет, а она у него в руках…

— Разумеется, вам это кажется совершенно невозможным, — сказала я. — Но ведь вы уникум.

— Никогда не поверю, будто можно забыть такие вещи, — упрямо покачал головой Ганс.

Он в самом деле уникум, человек с необыкновенной памятью. Ганс помнит все. Морис уверяет, будто его память практически не имеет границ.

Ганс свободно запоминает таблицы в сотни цифр, что меня поражает больше всего, сколько угодно слов на любых языках и просто бесконечные наборы бессмысленных слогов. Он моментально запоминает на слух любые стихи или музыкальные мелодии. Если захочет кого-нибудь поразить, то потом любой текст прочтет по памяти в обратном порядке — или от середины к началу, от середины к концу, — как вы пожелаете.

В такие моменты я смотрю на него с благоговейным испугом. Он начинает казаться мне роботом, которому придали вполне человеческий вид, даже аккуратно зачесали реденькие волосы, чтобы скрыть раннюю лысину, одели в серый костюм самого модного покроя, — о таких много теперь пишут фантасты. Может быть, под этим высоким лбом с чуть приплюснутыми висками спрятан электронный мозг?

Морис очень заинтересовался Гансом и ведет над ним постоянные наблюдения вот уже шестой год. Он сделал ловкий ход, которым весьма гордится: пригласил Ганса стать его секретарем. Лучшего секретаря, конечно, не придумаешь.

Ганс ничего не записывает, но все запоминает, а потом составляет протокол каждой беседы или опыта. Очень удобно.

И Ганс доволен своей жизнью, хотя иногда и начинает в шутку стыдить Мориса, будто тот его безбожно эксплуатирует. Но жалованье он получает щедрое да, кроме того, частенько подрабатывает, выступая вместе с Морисом и всех удивляя своими феноменальными способностями. Деньги он бережливо копит на старость и станет, наверное, скоро миллионером, потому что одинок, скуповат, не пьет и не курит.

— Кто зарабатывает только на хлеб, сыт не бывает, — рассудительно отвечает Ганс, когда мы с Морисом начинаем подшучивать над ним.

Голова его напичкана пословицами, и он очень любит их приводить кстати и некстати.

Некоторые его странности меня пугают. Ганс может, например, преспокойно сказать:

— Ну, как же вы не помните это место?.. Там еще такой зеленый солоноватый забор…

Цвета для него имеют вкус, и звуки тоже он, как уверяет, воспринимает на вкус и в красках. Это помогает ему якобы все запоминать.

А может, он просто выдумывает? Ганс большой фантазер. Если его попросишь куда-нибудь сходить, он подробно и обстоятельно, с массой точнейших деталей, расскажет, что там видел. А потом выяснится, что он вовсе никуда не ходил и ничего не сделал, просто-напросто все вообразил! И уверяет при этом, что такова, видите ли, его натура: он, дескать, постоянно путает реальные события с воображаемыми, и это мешает ему жить. Меня такие штучки бесят, а Морис всегда смеется и поддерживает Ганса.

Морис проводил специально опыты и убеждает меня, что феноменальный Ганс действительно обладает необычным воображением. Ему достаточно лишь вообразить, будто кладет левую руку на край горячей плиты, а в правую зажимает кусок льда, и температура одной руки повышается, а другой понижается сразу на два-три градуса!

Я бы не поверила этому, если бы не видела градусник собственными глазами.

Ганс может ускорить биение своего сердца — для этого ему достаточно лишь представить себя бегущим по улице за автобусом. А зубы он лечит без всякого наркоза: просто представляет сидящим в зубоврачебном кресле не себя, а кого-нибудь другого.

— Хотя бы вас, — галантно сказал он как-то мне. — Это очень отвлекает.

— Благодарю! — засмеялась я. — Вам, конечно, удобно. Хорошо хоть я при этом не испытываю зубной боли…

— А вы потренируйте ваше воображение, — всерьез посоветовал он. — Мне кажется, это доступно всем, только надо тренироваться.

Он ничего не забывает.

Морис иногда проверяет его и, заглядывая в свои записи, спрашивает:

— Скажите-ка, Ганс, какой опыт мы с вами проводили пятнадцатого июня шестьдесят третьего года?

— Пятнадцатого июня? — переспрашивает Ганс и на миг задумывается, морща высокий лоб. — Подождите… вы были в сером костюме… Я сидел против вас у окна. А, мы запоминали таблицу цифр.

— Вы можете ее вспомнить?

— С удовольствием… — И Ганс начинает без запинки сыпать четырехзначными числами.

Морис едва успевает их проверять по своим записям, ошеломленно качает головой и восхищается:

— Ни одной ошибки!

Конечно, при такой необыкновенной памяти любой человек кажется Гансу притворяющимся, если он что-то забыл. Он просто не может себе представить, как это возможно — забывать…

— Ну, а ты что думаешь о нашем госте? — спросил Морис у меня.

— История очень трогательная. Ты должен ему помочь. Это возможно?

Постукивая пальцами по столу, муж задумчиво ответил:

— Слишком мало мы еще знаем о загадочных процессах человеческой памяти. Последние исследования, кажется, внушают уверенность, что мы запоминаем практически все когда-либо привлекавшее наше внимание, только не умеем вспоминать по желанию. Похоже, вся информация, поступающая в наш организм, оставляет где-то в нервных клетках вечный, нестираемый след. Но где? И как добраться до этих записей?

— Для меня нет ничего проще, — горделиво сказал Ганс.

— К сожалению, только для вас. И если бы вы могли поделиться этой чудесной способностью с другими, научить нас все запоминать и в любой момент вспоминать по желанию… Но ведь вы даже не можете рассказать, как это вам удается.