— Что сие?

— Ну… Слушай. Это ведь беда немалая. Я вот приметил одну вещь. Перун ездит по небу в колеснице, а у нас их нет. Да и вообще никаких повозок. Даже и без колес — ни саней, ни волокуш. Как так-то[2]?

— В наших лесах им не место, — покачал головой Вернидуб. — Я видел их, когда ходил в Оливу. Но там — степь. А здесь у нас леса да болота. Зачем они?

— Как зачем? — удивился Неждан. — С поля зерно возить да сено. За дровами, опять же, ездить.

— По лесу? На повозке? Ты шутишь?

— Так он не сплошной стеной стоит. Через буреломы не проехать, но так оно нам и не надо. Зачем? В остальном же повозка по лесу, ежели осторожно, может пройти. Да и для иного много чего потребно. Вон — между поселениями чего возить.

— Дурь все это, — отмахнулся ведун. — Лодками всяко сподручнее.

— Ведь были же раньше. И колесницы, и повозки.

— Не помню такого.

— Это было давно, — грустно улыбнулся Неждан, плеснув маслица на огонь его любимого мифа о золотом веке.

— Дед мой тоже о таком не сказывал.

— Давным-давно… — начал парень свое повествование, продолжая неспешно пытаться сделать горшок на гончарном круге.

Он выдал ему ту гипотезу, которой держался сам. Что, дескать, четыре с половины тысячи лет назад где-то в степях Северного Причерноморья появились их далекие предки, расселяясь оттуда на запад и восток, в процессе меняясь. А потом о том, что где-то четырнадцать веков назад славяне с балтами разделились, до того живя одной семьей. Отчего языки их все еще взаимно понятны. И о многом ином. Не забыв сказать, будто бы век назад сарматы обрушились на них и разгромили, загнав во множестве в леса. Лишив их и державы, и правителя, и городов, и крепостей, а потом еще обложив данью и терзая всячески, не давая вздохнуть…

Иными словами — озвучил ему легенду о золотом веке и утрате величия, к которой седой явно тяготел. Только развернуто. Выдав этакую шоу-программу с уходом на рекламу, как пелось в известной песни. Разумеется, кратким пересказом ограничится не удалось. Зацепившись за слитную и крайне занятную историю, Вернидуб начал тянуть из Неждана детали. А что? А почему? А как? А кто? А зачем? И так далее.

Приходилось рассказывать.

Что-то.

Все ж таки Иван-Неждан не так уж и сильно был знаком с этой темой и ее научной проработкой. Из-за чего приличную часть приходилось на ходу выдумывать. Опираясь на те мифы и легенды народов мира, которые он мог в моменте вспомнить. Кусочек от египтян, кусочек от ацтеков, кусочек от индусов… С миру по нитке.

И говорил это Неждан уверенно.

Не являя даже тени сомнения.

Да, брал паузы на подумать, но после, тоном убежденного человека, выдавал ответ. Что воспринималось Вернидубом как советы богов, которых парень выслушивал. Допустить же, что Неждан сидит сейчас и все это сочиняет, он просто не мог. Ибо в представлении местных такой поступок выглядел чем-то невероятным. Боги же спросят…

Мифы, понятно, менялись и развивались. Но это происходило очень медленно. И искажения накапливались поколениями. Отчего в любой момент времени местным казались эти изустные предания чем-то если не вечным, то близким к тому…

— Потрясающе! — с горящими глазами воскликнул Вернидуб, когда Неждан, наконец, добрался до настоящих им дней и описания стравливания родов через провокации набегов.

— Что же в том потрясающего? Печально.

— О нет! Нет! Это очень славно. Ты можешь повторить? Я, признаться, сразу не запомнил. Только отрывки.

— Запоминай — не запоминай, все одно — путаница будет.

— Я постараюсь.

— Это надо записать. Чтобы каждый ведун мог прочитать.

— До весны не так много осталось времени. — покачал головой Вернидуб. — Мы не успеем. Да и какой в том толк? Я же читать не умею.

— Напишу и научу. Успеем. Должны успеть, — твердо произнес парень…

В принципе, можно было все оставить как есть и не спешить с письменностью. Просто несколько дней почесать языком, развешивая лапшу на ушах ведуна. И все. Чем не вариант?

Да вот беда — парень опасался того, что заврется. И его на этом поймают. Кроме того, момент был уж больно подходящим. Скоро Вернидуб уйдет к себе. И если все сделать правильно — эта легенда вырвется на оперативный простор, став настоящей информационной бомбой. Расползаясь от ведуна к ведуну, от рода к роду она уже через несколько лет охватит большую часть славян. Да и балтов, возможно. Что создаст крайне благоприятную среду для борьбы с сарматами. Они ведь никак не смогут противостоять этому удару.

И парировать не смогут.

А даже если захотят — вряд ли успеют. Хотя Неждан сомневался в том, что роксоланы или языги знакомы с методами информационной борьбы. Хотя бы такими топорными…

Изначально Неждан хотел подобрать для письменности какую-нибудь экзотику. Что-то красивое или необычное. Даже подумывал о какой-нибудь экзотике вроде слогового письма или иероглифов. Ну или хотя бы красивых «завитушек», подобных тем, которыми была сделана надпись на кольце всевластья. Но теперь время поджимало.

Так что парень, завершив возиться с горшком, взял кусок глины.

Положил ее на диск. Раскатал в ровный блин. И начал палочкой подбирать нужную графическую систему на основе привычной ему. Смело переделывая ее, пытаясь применить все свои скудные знания в этой области. Ибо он не был специалистом по данному вопросу. Ну так — чуть-чуть интересовался не более.

Вот он и сидел — писал.

Потом затирал.

Правил.

Снова писал и опять стирал.

Вернидубу же казалось, словно Неждана сам бог какой-то наставляет и поправляет, словно нерадивого ученика.

Через несколько часов возни Неждан закончил с набросками алфавита. Срезал его ниткой с гончарного круга, положив на пол перед собой. И сделав свежий блин — начал пробовать писать. Чтобы проверить — как вообще это все подходит.

Выходило занятно.

Словно взяли графику русского языка и «обработали напильником». Из-за чего часть литер выпало, а часть добавило. Например, звук «э» в праславянском присутствовал аж в четырех формах: краткой, обычной, долгой и носовой. И было бы странно записывать их совсем уж разными знаками. Ну и сам шрифт получился рубленный, лишенный округлостей.

Так, до ночи и просидели.

Вернидуб, как завороженный, смотрел на творящееся перед ним священнодействие. А Неждан кропотливо трудился. Пытаясь адаптировать привычную ему письменность под местные реалии.

— В дивные лета я живу. — тихо произнес ведун, когда они уже легли спать. — Никогда бы не поверил, будто увижу нечто подобное.

— Помощники мне нужны. — также тихо ответил парень, проигнорировав завуалированную лесть. — Сил и рабочих рук не хватает. Берусь за все подряд. Метаюсь.

— По новому лету потолкуем.

— Значится это лето пустым станет. Одному тяжело.

— Так тебя же оженить надумали. Вот жена и теща подсобят.

— Сам-то веришь в этом? Помощники… ха!

— Мила, хоть и нос вечно задирала, но головой не хворая. Она дочке хвост-то накрутит. Не переживай.

— Мужские руки мне нужны. Мужские. Помощники. Возиться с заготовкой сена и жита самому — значит все лето терять. Сам видишь — с железом возни много, как и тяжелого труда. Баб на такое тянуть? Они же надорвутся.

— Я с Борятой о том уже говорил. И с Красным листом, и с Серой векшой, и с братом. Сыщем мы тебе помощников. Дай только срок.

— Человек смертен. Хуже того — внезапно смертен. — произнес Неждан. — А ты — срок. Есть ли он у нас?

— По весне кто-то придет. Точно тебе говорю. Ты разве не видел, как глаза у Боряты горели, глядючи на твой топор?

— Я вот что думаю… — задумчиво произнес Неждан, снова вильнув в сторону своими мыслями. — Лодку нам нужно делать. И мосток, чтобы удобно было на ней отходить да приставать.