— А ежели иным промыслом займусь?

— Как займешься, так и поговорим…

За эти шкуры удалось выторговать шесть римских фунтов[3] соли и две корзины репы. А также неполную пригоршню медных монет, какие бытовали в рамках самой Римской империи в те годы и использовались для розничной торговли в городах. Иных же медных предметов на обмен у купца и не имелось, так что пришлось так поступать. И эти-то медяшки случайно оказались. Репу же тот вообще вез для питания экипажа и немало удивился интересом к ней…

Во время торга Неждан выбрал стратегию, при которой пытался продать не столько сам товар, сколько перспективы. Разумеется, не в лоб, а активно «закидывая удочки». То есть, расспрашивая о том, почем ромей будет брать тот или иной товар. Пока, наконец, не дошел до самого для купца неожиданного.

— А сахар почем брать возьмешь?

— А что такое сахар? — переспросил купец.

— Сладкий песок, что с растений берется.

Торговый гость подозрительно прищурился.

Сахар в Римской империи не производили[4]. Он поступал из Аравии или Индии. Что, среди прочего, стало причиной широкого употребления в I-III веках нашей эры так называемого свинцового сахара[5]. Иными словами — сахар в Римской империи ценился очень высоко, будучи строго импортным товаром. Оттого и стоил весьма и весьма солидно — на вес золотом. Относясь к той же категории товаров из комплекса для статусного потребления, каковыми позже, в Новое время, являлись специи.

— Можешь его показать?

— Я только прицениваюсь.

— Он у тебя есть?

— Понимаю твое желание меня ограбить. — улыбнулся Неждан максимально жизнерадостно. — Но с лесными духами ты без меня не договоришься, а его могут дать только они. Приезжай на будущий год. Я добуду тебе немного на пробу.

— Сколько?

— Посмотрим. Может горсть, а может и половину корчаги.

— Если сахар тот будет добрый, — встрял сармат, — то три доли из десяти ты положишь нашему господину. А ежели дурной — четыре.

— По истечении трех лет, включая это.

— Да, — нехотя кивнул он.

— А ты сам в чем нуждаешься? — подался вперед купец. — Соль?

— Соль, без сомнения. Но меня еще и иное кое-что интересует, — произнес Неждан, переходя к следующей стадии торга. От которой его собеседник и сармат, внимательно слушавший, немало напряглись. Ибо было видно — парень слишком много знает о том, о чем знать не мог.

Торг закончился.

Парень распрощался со всеми и удалился к костру, сославшись на том, что спину лечить надобно. Огнем.

— Я Неждана не узнаю, — произнес Гостята, обращаясь к Вернидубу. — Слышал я от Боряты, что с ним дивное случилось. Но чтобы так.

— Близнецы сильны, — усмехнулся седой. — Великий ведун растет.

— Перун яростен. Перун не торгуется. — возразил Гостята.

— Перун лишь выглянул ненадолго, уступив в низких делах тому, кому они близки. — максимально серьезно произнес Вернидуб…

[1] Спата — длинный (0,75–1 м длиной) тип мечей, позаимствованный римлянами у кельтов в I веке до н.э. После падения Западной Римской империи он бытовал в слегка измененной форме, как меровингский меч, еще позже — как каролингский. У самих кельтов данный тип меча можно привязать к так называемым мечам латенского типа.

[2] Фарн в скифском, а позже и скифо-сарматском обществе был не только абстрактным божеством, но и той удачей, которой он наделяет. Для их культуры это все играло ключевую роль и вокруг фарна крутилось очень многое — от домашнего очага до религиозных обрядов и власти. Лишиться навсегда фарн хуже смерти, ибо и после нее его не добавиться.

[3] Римский фунт 328,9 грамм. Соответственно, шесть фунтов — 1973,4 грамм или округлено 2 кило.

[4] Есть утверждение, что сахарный тростник и сахар из него разводили на острове Сицилия и юге Испании в Античности. Но еще в I веке н.э. в «Естественной истории» Плиния Старшего прямо писалось о том, что сахар поступал из Аравии и Индии. Да и широкое бытование свинцового сахара говорит о том, что, скорее всего, обычный сахар был в эти годы (до III века включительно) исключительно импортным товаром.

[5] Свинцовый сахар — ацетат свинца. Получался в Риме замачиванием кусочков свинца в уксусе. Был сладок, но недостаточно ядовит, чтобы умирать сразу. Кроме того, использовался как консервант винт.

Часть 2

Глава 3

166, сентябрь, 11

— Одного не пойму, — начал сложный разговор Вернидуб, который уже пару дней не решался к нему подступить. — Я видел приготовленные тобой дротики и копье. Ты и правда на них напасть хотел?

— Да. — не задумываясь ответил парень.

— Ты хоть представляешь, чем бы это закончилось⁈

— Смертью.

— В том-то и дело, что смертью! Безумец! Ты, дурень, сначала свою голову сложил бы, а потом до роксоланов и языгов эта выходка дошла бы. И они пошли бы карать тех, кто сие допустил! Знаешь, сколько наших погибнет, если они ратью пойдут?

— А сколько они выставят воинов? — равнодушно спросил Неждан.

— Ты совсем сдурел, да? — осторожно поинтересовался Вернидуб.

— Сколько они выставят? Сюда. В наши леса.

— Какое это вообще имеет значение?

— Сотню? Две?

— А этого мало?

— Я один, ежели подготовлюсь, смогу взять на себя минимум десяток.

— Ой ли! — фыркнул Вернидуб. — Ври, да не завирайся!

— К ночи они всяко к берегу прибиваться станут. Плаваю я ладно. К какому не пристанут — все одно до них доберусь. И как у костра сядут — покидаю в них дротики да пули. Из темноты. Мыслишь, десяток не приберу?

— Так и они с луками придут.

— Толку-то с них в ночи? Вышел из-за дерева во тьме. Метнул дротик в освещенных костром людей. Укрылся за деревом. И под его тенью отошел. Выждал, обходя их издали. Вышел снова из-за другого дерева с иной стороны. Метнул еще один дротик. И по новой. Али по ночи бросятся в наших лесах удачу искать?

— Может ты и прав, десяток так приберешь. Но они до жилищ дорвутся наших. Мыслишь, что сотворят?

— Ежели ко мне десяток юных молодцов присоединится, то мы в ночи разом их дротиками али пулями станем накрывать, отчего и сотню, и две можно уработать… — медленно произнес Неждан, не отвлекаясь от своего строгания деревянной заготовки.

— Даже если перебьешь их — новые придут. У них много воинов в доброй броне и при хорошем оружии.

— А у нас много леса и может быть изрядно дротиков. — пожал плечами Неждан.

— Экий ты упрямый. — покачал головой Вернидуб, но уже не так уверенно.

— Конными они не придут, — продолжал парень. — В здешних местах им не пройти. Разве что по поймам рек, но там не везде проходы есть. И болота, и заросли всякие. Да и какой смысл? Где им тут на конях разгуляться? Значит, явятся на лодках. А их можно сжечь. Ежели что, то и даже с людьми — прямо на ходу.

— Это еще как?

— Если из дерева горючий дух брать[1], то можно делать маленькие горшочки и заполнять их им. Затыкать тряпицами, да перед броском оные поджигать. Разбившись, такой горшочек выплеснет весь дух горючий на дерево и сможет его зажечь. С одного не загорится или нет — неясно. Но ежели несколько кинуть — почти верное дело.

Ведун ничего не ответил.

— Что молчишь?

— Откуда в тебе такая злоба к ним?

— Мы чужие им. Они грабят нас. Ежели роксоланы относились бы к нам, как к своим, то и злобы моей не было бы.

— А чего им к нам, как к своим относится? — удивился седой. — Мы же, как ты, верно, сказываешь, чужие им.

— Вот то-то и оно. Чужие. — кивнул парень. — Так почто нам под ними ходить? Отчего сами не живем? Зачем им дать платить? Из-за чего промыслами не заниматься добре? Они ведь все обдирают! Вон, ты седмицы две назад рассказывал, что кузнец у вас завелся. Несколько лет пожил да поковал, а потом набег. И какая случайность — прямо на его дом. Мыслишь, это здраво?