Так до вечера и провозились, все изгваздавшись в «богатом внутреннем мире» лося. Натурально с головы до ног.

— А это кто? — уже ближе к сумеркам спросил Неждан, указав на лес.

Седой скосился.

Прищурился.

Нахмурился.

— На собаку похоже. — вновь произнес парень. — На молосса.

— На кого?

— Порода собак такая. Только откуда она здесь? У нас же мелкие собачки водятся.

— От степняков, видать. Больше ей взяться неоткуда.

— А к тем откуда попала? Хотя… — задумался Неждан. — Молоссы же в основном пастушьи собаки. Для степняков — самое. Только чего она тут делает? Неужто они пришли?

— Не слышал, что они собак в походы не берут. Да и зачем?

— Полон, ежели наловят, сторожить.

— Так связаны они. Да и не ходят они сами за ним в леса. А в степи — пойди — убеги.

— А что тогда? Отчего она тут?

— Всякое могло случиться. Может, хозяина убили, вот она и бродит с тех пор.

Неждан немного помедлил.

Подумал.

Потом взял кусок мяса и пошел с животинкой знакомиться. Если сладится — такая большая собака — самое то, для тех условий, в которые он попал. Прокормить сложно, конечно. Но, по сути, она незаменима. Даром что пастушья, наверное…

[1] Олсь, то есть «лось», это упрощенная запись праславянского слова *olsь, в котором «ь» означало сверхкратный «э». В праиндоевропейском *alk'.

[2] Фустибол еще не изобрели в Римской империи.

[3] Здесь под близнецами имеются в виду Перун и Велес. Здесь и далее элементы славянского язычества подаются в форме, реконструированной автором через параллели с общим индоевропейским язычеством, чрезвычайно близким славянам балтийским язычеством и соседствующими культами влияния, прежде всего кельтского и скифо-сарматского круга. Автор так поступил из-за того, что собственно достоверных научных практически значимых сведений по славянскому язычеству практически нет, если выводить за рамки кабинетное мифотворчество и неоязычество. Даже широко известный эпизод летописи про идолов, установленных Владимиром в Киеве, является по А. А. Шахматову (1908: 139) поздней вставкой, то есть, образцом кабинетного мифотворчества.

Часть 1

Глава 7

166, июль, 16

Неждан сидел на бревнышке и точил топор.

Железный[1].

Устало и как-то равнодушно. Словно робот.

Вжик-вжик. Вжик-вжик.

Слушая очередную байку в исполнении Вернидуба, что расположился рядом и тоже трудился — осваивал технику изготовления кремневых поделок. На обломках. Заодно формируя разную мелочевку. Кремня в округе было мало, даже очень мало, и им обоим хотелось выжать из сырья максимум…

Прошел месяц с того вторжения лося. И все это время парень рвался вперед, словно за ним гнались черти с вилами. Оттого если и не выгорел, то очень устал. Прежде всего психологически. Что легко читалось во взгляде.

В здешних местах никто никуда не спешил.

Да, легкость на подъем ценилась. Но дела делались размеренно и неспешно. Чтобы не надорваться и не истощиться. Исключая, пожалуй, только суету с посевной да жатву. Там — да, все бегали в мыле. В остальном же старались бережно к себе относится и к своим силам.

Такое поведение проистекало из комплекса причин. В первую очередь из-за систематически плохого питания[2]. Неждан же сумел это ограничение обойти. Вот и пользовался.

Каскад рыбных ловушек обеспечивал потребности и его, и Вернидуба, и Мухтара, ну, то есть пса. Как того звали раньше — бог весть. Парень дал ему первое пришедшее в голову имя, припомнив фильм из старой жизни. В конце концов пришлый пес может и на необычную кличку отзываться. Почему нет? Тем более что это пес ведуна.

Так вот, рыба.

Ее хватало.

Они этих чешуйчатых кушали столько, сколько хотелось. С запасом. Еще и отпуская излишек регулярно.

Клетчатку, витамины и сахара добывали из рогоза и лопуха[3], которых росло в округе довольно много. Ну и из других травок. Даже ряской порой не брезговали. На вкус она была как шпинат, то есть, безвкусная зеленая бурда, но полезная вроде.

Ягоды еще, но мало. Не росли они поблизости, как и грибы.

В комплексе это давало удивительный эффект — и сам Неждан, и Вернидуб, и Мухтар жрали «от пуза». Не тратя особых сил и времени на добычу еды. И высвобождая массу времени на другие дела, да еще и в энергичном ключе, на что теперь хватало сил.

Исключая пса, который просто жизнерадостно крутился рядом. Он был еще довольно молод, как оказалось. И, судя по тому, как и сколько двигался — пастух. Неждан думал о том, чтобы сделать ему какую-то сбрую и таскать им грузы, но пес очень трепетно относился к таким вещам и не терпел даже ошейника…

Да, если бы тут располагалось поселение хотя бы семей на десять, ситуация резко ухудшилась. Но пока они жили, по сути, втроем. И им хватало легкодоступной еды для комплексного питания. Даже возникали мысли об ином.

— Как дикие звери живем, — в который раз сокрушался Вернидуб.

— Так плохо без пива? — с нотками колкости интересовался Неждан.

— Меду бы надобно насобирать. Поставим его. Дело выйдет даже лучше, чем пиво.

— По зиме же надо собирать.

— Отчего же?

— Вскрыл дупло. Дымком с трухляшки выгнал пчел на мороз. Они там быстро и померли. А ты спокойно забираешь мед.

— Почто их губить-то?

— А, мыслишь, они выживут, если им летом разорить дупло и забрать весь мед?

— Еще насобирают.

— Могут не успеть. Им же дупло новое искать после тебя. Ты же его раскурочишь. Вот и выходит — что так, что этак. Только зимой меньше покусают да помрут быстро. Нет, выжить, конечно, могут. Если повезет. Но скорее вся семья пчелиная погибнет.

— А ежели не весь мед брать? — задумчиво спросил Вернидуб.

— Так-то по уму и надо, лишь долю, — кивнул Неждан. — Но для этого им дупло нужно самим уже делать. Разборное. Улей зовется. И пчел в него переселять, чтобы растить там, как козлят али поросят.

— Разве же такое возможно?

— Вполне. Но потом. Сейчас не до того. Да и без доброго инструмента улья не сладить…

Их подобные разговоры шли непрерывно с того «лосиного дня».

Вернидуб рассказывал о том, как люди живут. Местами даже на распев озвучивал предания старины. Особенно о богах и героях. Ну и вообще, в комплексе формировал в голове у Неждана определенную картину мира. Чтобы он мог понимать все вокруг также, как местные. Причем расширено, на уровне ведунов.

И чем дальше, тем сильнее парень обалдевал.

При внешней схожести отдельных выводов получалось, что местные думали совсем иначе. С другими причинно-следственными цепочками. Так, например, у них любое дерево было больше чем просто дерево. Аналогично обстояли дела и с животными, и птицами, и рыбами, и явлениями природы, и… да буквально всем. Они жили в удивительно живом мире. Во всяком случае, парень не мог подобрать более точный эпитет для его описания. Ему казалось, что у них были живыми даже камни.

Как несложно догадаться, такой подход при видимой органичности накладывал массу ограничений. А уж как они рассуждали… песня! Вернидуб, когда что-то начинал объяснять, Неждан за голову хватался. Мысленно. Так-то вежливость соблюдал.

Сам же парень вещал о всяком технического и естественно-научного формата. Порой прямо сыпал такими деталями, как из рога изобилия. Иной раз это принимало карикатурные формы. Вроде лекции о внешней баллистике на пару часов, из которой Вернидуб понял только местоимения. Ну или как-то так. Но седой не перебивал. Слушал. Пытался спрашивать. И вот по этим вопросам Неждан и понимал степень восприятия… близкое к нулю…