Кланы, сиречь большие рода, в племена еще не сбились.

Точнее, не совсем так.

Каждый большой род дружил и постоянно обменивался невестами с группой других. Как правило, соседями. Так что какие-то связи имелись и довольно тесные. Однако шагнуть дальше и объединить, например, всех медведей в единое племя никто не мог. А их с дюжину наблюдалось по округе. Еще были волки, олени и так далее. Тотемизм и анимизм процветали пышно и буйно, вполне в канве как общих индоевропейских, так и варварских европейских традиций.

Так вот, изредка несколько больших родов могли провести общую встречу старейшин, если какая острая нужда возникала. Но и только…

Эти воины, которых встретил Неждан, представляли собой типичный «первобытный клуб». Профессиональный. Один из многих. Что формировало еще один пласт организации общества, выплескиваясь далеко за пределы клана.

Еще более глобальной маркировкой выступал язык, что и не удивительно. Хотя слово «славянин» не стало еще этнонимом, означая просто человека, речь которого удавалось разобрать. Что формировало вполне традиционную «луковицу признания», состоящей из языка, веры, а также отнесенности к «клубу», локации и роду…

— Вас так мало, — покачал парень головой на очередном повороте беседы. — А по следам тех похитителей идете. Справитесь?

— Посмотрим, — хмуро ответил Борята.

— Там двадцать три воина. Может и больше, но я видел только их.

— Двадцать три — это сколько?

Неждан показал раскрытую ладонь. Указал на пальцы и, пересчитав их, сказал:

— Это пять. Еще раз столько же — десять. Еще раз — пятнадцать. Еще раз — двадцать. Ну и три сверху, — показал он эти пальцы второй рукой. — Считай, что вдвое больше вашего. Вооружены все копьями и дубинками.

— На стоянке можно напасть, ночью, — подал голос Жирята, который напоминал всей своей природой ртуть. Худощавый, жилистый, подвижный и практически никогда не находящийся в покое.

— Для начала посмотрим, кто это. — возразил Борята. — Если что Сусагу скажем. Пускай сам с ними разбирается.

— А кто такой Сусаг? — спросил Неждан.

Вопрос, видимо, был плохой. Вон все скривились и помрачнели.

Но ответили.

И парень услышал много «лестного» про роксоланов[3][4], которые «крышевали» эти земли. То есть, собирали дань ежегодную, гарантируя взамен безопасность. Хотя во внутренние дела они не лезли, ибо им сие без интереса. У самих неспокойно. И такая история длилась уже лет сто или около того. Точнее Борята сказать не мог.

Неждан на это вновь ввернул какое-то слишком сложное выражение с россыпью незнакомым собеседникам слов. И все на него уставились. Видимо, начало доставать.

— Что? — не понял он этой реакции.

— Давненько я тебя не видел… давненько… — медленно произнес Жирята.

— А кто тебя учил? И когда? — поинтересовался Борята, подавшись вперед.

— Так, по прошлой осени на большой лодке к нам привалили, — нашелся Неждан после небольшой паузы. — Она у них сломалась. Вот, пока чинили, я их допекал расспросами.

Ответ его не вызвал доверия. Вон как переглянулись усмехнувшись.

— А с камнем тоже он тебя учил? — спросил главный в отряде.

— А что с камнем? — попытался прикинуться дурачком Неждан.

— Это ведь ты те камни у землянки обивал, чтобы острыми сделать?

— Я.

— И кто тебе сие показал?

— Никто. Увидел, как скололся камень. Случайно. И решил попробовать. Сами видите — не очень идет, — кисло улыбнулся Неждан и показал сбитые пальцы. — Да и кто такому учить станет? Не слышал я, чтобы кто-то из людей таким занимался.

Опять что-то не то ляпнул.

Вон как лица напряглись. Впрочем, ни возражать, ни расспрашивать далее они не стали о том, откуда знания. И «сменили пластинку»:

— А зачем ты сие творишь? — поинтересовался Жирята, опередив Боряту.

— Так, хвороста рядом почти нет. Как еду готовить? Как зимой греться?

— Ой ли? — усмехнулся Жирята.

— Мал я. Юн. Многого не ведаю. Родителей моих угнали. Вот и живу как могу, своими думками. Рядом-то никого нет. Кто подскажет, как верно дела делать?

Все на эту шпильку промолчали.

Отец Неждана ослушался решения стариков рода. Проявил строптивость. За что был наказан, как и вся его семья. Совсем прогнать не прогнали. Разрешили на земле рода жить, пусть и на выселке. На будущий год наказание, по весне, завершалось, а тут такой удобный набег…

— Семью вернуть получится? — спросил Неждан после затянувшейся паузы. — Куда их повели?

— На восток. К рекам, что в Оар[5] впадают. Там обменяют на что. Или на жертву ведут. А может, и так, и этак. Надо глядеть — кто их взял.

— А разве большой род по такому случаю всех мужей не может собрать в кулак? Сколько у нас семей? Если всем по копью взять да щиту и следом бросится, разве не смяли бы?

На него посмотрели, как на идиота. И прекратили на этом беседу, сведя ее ко всяким малозначительным вещам.

Поужинали.

Легли спать, не ставя, впрочем, Неждана в ночное дежурство.

А утром почти без разговоров позавтракали и стали собираться. Спешили. Хотя Неждан, как ему показалось, коснулся какой-то табуированной или очень нежелательной темы.

— Ты за нами не ходи, — серьезно произнес Борята, когда парень взял свое копье. — Не твое это дело.

Неждан промолчал, лишь нахмурился.

Он ведь и не собирался. И вообще, что вечернее резко прекращение разговора, что утреннюю спешку не понимал. Да и эти слова.

— Мы к тебе заглянем, как что узнаем, — хлопнул его по плечу Жирята, истолковав это сложное выражение лица по-своему.

— Да. Обязательно расскажем. Ты лучше за Вернидубом ухаживай.

— До весны? — максимально ровно переспросил Неждан.

— До весны. — кивнул главный. — А там многое по-иному пойдет.

— Дань мне платить по осени не с чего.

— Никто ее с тебя и не возьмет.

Неждан в какой-то момент хотел попросить соли. Хотя бы полкило. Но не стал. Поняв — не дадут.

Ситуация же складывалась гаже некуда.

Иго с данью.

Набеги каких-то неприятных соседей.

И нищета. Просто чудовищная нищета. Вон, со ста восьмидесяти двух семей выставить даже дюжину воинов не получилось. Нормально снаряженных. Ведь ни доспехов, ни металлического оружия.

Кошмар!

Катастрофа!

Неждан в этот момент ужаснулся, осознав то, какой резонанс вызовет обретение им металлического инструмента. Особенно в каком-то значимом количестве. Ощутив острый привкус проблем. Ведь не по Сеньке шапка. Могут и отобрать…

[1] Жирята этимологически связан с двумя версиями. Или «живой», или «жирный, сальный», возможно, что эти значения были синонимичны. В старину, когда постоянно имел место голод, диаметр человека уважался. А эпитет или даже имя такого толка воспринимался исключительно позитивно. Например, в новгородских летописях фигурирует такое женское имя как Жирка, наравне с Жирятой, Жирославом и прочими подобными формами.

[2] Здесь автор опирается на вероятные традиции анимизма, которые предполагают для славян. И да, в это время бытовал эвфемизм архаичного названия животного — «бер» (бурый, то есть), откуда и «берлога». Который позже был заменен другим эвфемизмом «медведь», и последующими, такими как «косолапый», «Михаил Потапыч», «мишка». Праиндоевропейцы называли медведя «арктос» или «харктос», откуда латинский «урсус» и греческий «арктос». В славянских языках после трех палатализаций и прочих параллельных процессов это должно было дать форму «орша» или «ръша». Для праславянского языка в его архаичной форме, вероятно, «оръха» или как-то так (где «ъ» это сверхкраткое «о», призвук).

[3] Сарматы — это группа племен скифской культурной группы, которая во III-II веках до н.э. установила свою гегемонию в западной части скифского мира, в первую очередь в степях от Урала до Дуная. По сути — разновидность скифов. Ключевым отличием их являлась манера ведения боя, в отличие от традиционных скифов, которые предпочитали лук, сарматы были сторонниками копейного натиска. Через что прочих скифов и разгромили, вероятно, ассимилировав. Позже пали под ударами гуннов (которые представляли собой преимущественно восточный скифо-сарматский субстрат на момент конфликта) из-за разобщенности племен — гунны их били по частям.