— А если я кликну охрану?

На эту хамскую (учитывая обстоятельства) реплику Беннигсен отреагировал с хладнокровием черепахи.

— Их тут же остановят. Снаружи дворца кругом наши люди!

— Вот как? У вас тут целый комплот? Вы решили, — тут я повысил голос, — вы решили посягнуть на помазанника божия⁈

Прозвучало это не грозно, а скорее визгливо — как я не старался, мой страх всё же выпрыгнул наружу… но это не имело никакого значения. Раздался резкий треск, и в залу ворвался морозный воздух: это отворились большие двустворчатые двери, открывавшие проход из спальни императора на просторный балкон, и внутрь вломилось с десяток моих людей, вооружённых до зубов. Они лежали всё это время на полу балкона, дожидаясь условного знака. Вот этот мой рёв про «божия помазанника» и стал этим сигналом!

Среди заговорщиков началось замешательство.

— Генерал, что нам следует предпринять? — обращаясь к Беннигсену, в ужасе кричал какой-то поручик в преображенском мундире. Лицо ганноверца, всегда бесстрастное, перекосилось, когда сзади него раздался страшный грохот падающих дверей, и в коридоре тотчас же загремели шаги: это спешила вторая группа охраны, сидевшая в засаде в соседним помещении — отборнейшие люди, зарекомендовавшие себя службою у Суворова, прекрасно обученные и решительные. Зал, где они укрывались, заговорщиками был предусмотрительно заперт… но у моих людей ещё предусмотрительнее оказалась с собою кувалда.

Заговорщики обнажили шпаги; но мои люди при сравнимой численности были много лучше вооружены и трезвы, как алмаз. Каждый сжимал в руках либо драгунское ружьё с примкнутым штыком, либо морской мушкетон; на поясе имелись кобуры с двуствольными двухзарядными пистолетами и кавказские шашки. Штыками и клинками заговорщики были оттеснены в угол залы; путь отступления им был отрезан.

— Итак, господа, — продолжил я, когда смятение немного утихло, — вы видите, сколь непостоянна Фортуна. Только что вы чувствовали себя хозяевами положения и собирались уже снимать свои офицерские шарфы, дабы «спасти отечество и права сословия», как вдруг всё разительно переменилось. Таковы гримасы судьбы!

— Засада! Ах ты, мерзавец! — яростно заорал вдруг молодой офицер в уланском мундире и бросился на меня, выставив вперёд шпагу.

Тррах!

Выстрел оглушающе-звонко прогремел в замкнутом помещении моей спальни. Выхватив из-под одеяла пистолет, я в упор разрядил его в слишком нервного корнета. Тотчас настоящий ад разверзся на Каменном острове: загремели выстрелы, зазвенела сталь; чья-то лампа упала на паркет, вспыхнувший со всей решимостью добротно просушенного дерева.

Что же, вы сделали свой выбор.

— Убейте их, господа! — приказал я своим людям, и направился к выходу.

— Тебе не уйти! — закричал кто-то из мятежников

— Вы полагаете? — с иронией спросил я.

* * *

Солдаты всегда слушают своего командира. Долгие годы целенаправленной муштры превращают их бессловесный автомат, винтик, прутик в вязанке, приготовленной для горнила войны. Так было везде и всегда — иначе это не армия, а просто толпа! Но тут случилось иначе.

Когда первый батальон Сенатского полка остановился возле наплавного моста, ведущего через Малую Невку на Каменный остров, где возвышалась громада Каменноостровского дворца, солдаты заволновались. С той стороны раздавались крики людей и выстрелы, отчётливо слышимые в морозном воздухе; а вот никаких признаков пожара не наблюдалось и в помине!

— Ну, братцы, шабаш! — послышался отчётливый голос из второго ряда. — Не слушайте охфицеров! Будет, как в позапрошлом годе с преображенцами: им сказывали, дескать ведут оборонить государыню императрицу, а на площади у Зимнего как угостили их картечью, а потом ещё и изменщиками огласили!

Это один из правофланговых солдат высказал то, о чём думали уже все.

— Молчи, дурак! Молчи! — в бешенстве заорал Яшвиль, при свете факела подскочил к говорившему и, обнажив шпагу, врезал эфесом солдату в зубы.

— Ах ты гад! Драться⁈ Бей их ребята! Точно, изменщики! — вдруг заорал тот окровавленным ртом и резким коротким движением впечатал приклад тяжелого ружья прямо в лицо подполковника.

Началась страшная схватка; солдаты били прикладами, кололи штыками; офицеры остервенело отбивались шпагами. Но Бог, как обычно оказался на стороне «больших батальонов» — один офицер бежал, трое — скручены и избиты, а Яшвиль катался по заснеженной мостовой, обильно окрашивая белоснежный снег дымящейся на морозе кровью — его проткнули несколько штыков.

* * *

Просторное помещение моей спальни всё заволокло пороховым дымом, и лица ещё оставшихся в живых заговорщиков плавали в нём белёсыми пятнами. Если бы не локальный пожар на паркете, наверное, мы все совершенно потеряли бы способность видеть. Почти оглохший от грохота мушкетонов, я уже почти покинул опасную зону, но не отказал себе в удовольствии ответить на угрозу убить меня за пределами дворца.

— Вы полагаете? Вообще-то в подвале дворца стоит целый батальон морской пехоты Кронштадтского полка. Сейчас эти господа расправятся с вами, а затем я в окружении каре из верных мне солдат появлюсь среди полков, не поддержавших мятеж. И там мы посмотрим, кто кого! Впрочем, одно несомненно — вам отсюда не выйти. Капитан Волховский, пусть ваши люди сделают своё дело, а потом затушат пожар, пока тут не разгорелось!

И я вновь направился было к выходу, и вновь остановился, услышав:

— Государь император! Александр Павлович!

Это средь всеобщего смятения раздался голос Петра Палена.

— Но вы же… Вы же обещали!

* * *

Интерлюдия. За шесть дней до мятежа.

Конечно, я всегда помнил, кто такой Пётр Алексеевич Пален. И когда назначал его губернатором Петербурга вместо дубоватого Архарова, я с любопытством встретился с этим субъектом в первый раз. Внешне Пален производил самое приятное впечатление. Большого роста, широкоплечий, с очень благородным лицом, он казался всем окружающим просто-напросто образцом правдивости, веселья и беззаботности. «Вот славный малый!» — сказали бы вы про него после первого шапочного знакомства, и жестоко ошиблись бы. Но я-то знал, что всё это напускное добродушие, веселость, беззаботность, прямота были маской, под которой бывший рижский губернатор скрывал совершенно другого человека, показавшего истинное «я» только во время случившегося в известной мне истории (и которому никогда не суждено состоятся) свержения императора Павла. Лифляндцы в нем это отлично подметили, и говорили про своего губернатора, что еще в школе он в совершенстве изучил пфиффикологию*.

Интересно, что, несмотря на то, что никакого образования, не считая этой самой пфиффикологии, господин Пален не получил, и никогда не выказывал особенных способностей ни в гражданской, ни в военной службе, он всё же смог достичь впечатляющих высот. Ему помогали настоящая бездна хитрости, вероломства, жестокости, подкрепляемые решительностью и безграничной дерзостью; и всё это скрывалась под вполне добродушной, респектабельной внешностью.

Разумеется, как только от Кости поступило предостережение о заговоре, пусть смутное и неточное, но, определённо правдивое, полковнику Скалону было приказано взять этого господина «на карандаш». Я как-то сразу тогда заподозрил, что герр Пален не останется в стороне… И, так и есть: действуя по принципу «свинья грязь найдёт», петербургский губернатор очень скоро оказался одним из лидеров заговорщиков. И тогда, улучив момент, мы провели очень неприятную, тяжёлую, но совершенно необходимую вербовку.

* * *

За десять дней до мятежа

Уже давно стемнело, когда Пётр Алексеевич в сопровождении своего адъютанта возвращался после осмотра мест, предложенных инженерами для устройства на окраине Петербурга огромного медицинского комплекса. По распоряжению императора, тут должен был появиться «многопрофильный», как изволил выразиться Его Императорское Величество, лечебный и исследовательский центр из нескольких госпиталей, лабораторий, больниц и медицинского института. Ни одно место ему не понравилось. Впрочем, были большие надежды, что уже скоро этот безумный проект, по самым скромным подсчётам оцениваемый в тридцать семь миллионов, будет навеки забыт.