Результаты боя долго обсуждались в штаб-квартире губернатора О’Хара.

— Очевидно, что борта этих плавучих батарей зашиты железом. Надо проломить их любым способом! — горячился майор Джереми Эшкотт, командовавший орудиями Королевского Бастиона. — Давайте увеличим навеску пороха в зарядах!

— Мы всё уже попробовали, Джо — устало ответил ему О’Хара. — Они непробиваемы! Похоже испанцы тоже сделали выводы из предыдущей неудачи, и теперь их осадные плоты не как-то просто уничтожить. Надо найти какой-то другой путь!

Попытались обстреливать их с канонерок калёными ядрами. На канонерские лодки грузили раскалённые докрасна ядра, уложенные в бочки с горячим песком, так, чтобы ядра долго не остывали. Затем лодки быстро сближались с испанскими баржами и начинали обстрел. разумеется таким образом не добились решительно ничего; разве что ядра теперь отскакивали от железных бортов с красивыми ярко-алыми искрами. Канонерки попытались зайти сбоку, в надежде, что там железной брони нет; но оказалось, что борта испанцев тоже надёжно защищены. Тогда канонерские лодки рискнули зайти сзади, но тут их подвергли столь яростному обстрелу с испанских кораблей, что им пришлось срочно бежать. Однако с английских канонерок успели заметить, что тыльная часть плавучей батареи не имеет бронирования.

— Надо отогнать испанские корабли, и тогда зайти с тыла и расстрелять эти лоханки! — предложил командовавший английскими канонерками полковник Бишоп.

— Увы. Наших сил для этого недостаточно; придётся ждать деблокирующий флот. Впрочем, я очень надеюсь что эти лоханки утонут после первого уже шторма!

Пока по этим плавучим испанским батареям начали стрелять из мортир. Конечно, точность такого огня настолько низка, что можно надеяться лишь на случайное попадание. Но другого выхода пока у гарнизона не было.

Через два дня удачно попавшая испанская бомба подожгла один из продовольственных складов. Сгорело более сорока тысяч бушелей пшеницы и овса, а также тысяча четыреста комплектов амуниции. Через день ещё одна бомба упала на казармы 21-го полка, убив более трёх дюжин солдат. Казарма выгорела и стала непригодной для проживания, отчего теснота в городе ещё более увеличилась.

Через несколько дней испанцы, видимо, исчерпав запас бомб, начали обстрел Гибралтара калёными ядрами, и в городе начались новые возгорания. Вспыхнул ещё один пакгауз, полный колониальных товаров. Несколько дней Скала была окутана мерзким запахом сгоревшего чая; тюки с хлопком тлели две недели, заволакивая город серой дымкой.

Тут же встал вопрос, куда перенести остатки продовольствия. Оставить их на месте было нельзя — ещё одни сгоревший склад означал бы продовольственную катастрофу.

По этому поводу у губернатора состоялось очень нервное совещание.

— Полковник Мид, — начал было О’Хара, — приказываю вам задействовать лишних солдат, не занятых на обороне Северных укреплений, для того, чтобы переместить запасы зерна в безопасное место.

— И куда же мы их денем, сэр?

— В подземную галерею, разумеется! Только она защищена от обстрелов!

— До войны все считали, что наши продовольственные склады недостижимы для мортирного обстрела! — недовольно заметил Мид.

— Да, чёрт побери! Да, мы так считали. Но у испанцев появились какие-то невероятно дальнобойные орудия. Поэтому нам надо переместить зерно в безопасное место!

— Сэр, со всем уважением напоминаю, что подземная галерея почти полностью занята солдатами из дивизии Аберкромби. И перевести их оттуда решительно некуда, сэр!

Губернатор поморщился, про себя крепко выругавшись. Действительно, размещать этих «сверхштатных» солдат было негде. Сам город Гибралтар очень невелик, и распределить 7 тысяч пехотинцев 20-го, 21-го 25-го полков по домам обывателей было невозможно, а казармы были заняты гарнизоном Гибралтара.

— Чёрт побери, Мид, от солдат мало толку, если они не будут накормлены. Дайте каждому солдату по три мешка зерна, и пусть устраиваются на них, как хотят, хоть спят на них! — наконец решил губернатор.

Остатки зерна были спрятаны в подземных галереях. Несмотря на это, уже вскоре в гарнизоне начался недостаток продовольствия. Поскольку солдат было в три раза больше, чем это предусматривалось изначально, а запасы продовольствия пострадали вследствие вызванными обстрелами пожаров, двухлетний запас продовольствия стремительно сокращался. О’Хара с содроганием вспоминал, как в прошлую осаду дело дошло до того, что солдаты начали умирать на посту от голода и слабости. А спасительный флот всё не появлялся. И никто на осаждённом полуострове не мог знать, что Ройял Нэви уже покинул свои базы, но спешит он совсем не к Гибралтару…

Глава 8

«Боже всемогущий! Да когда же ты, наконец, заткнёшься⁈»

Уильям Питт, с трудом подняв взгляд от обитой зелёной материей спинки впереди стоящего кресла, с нескрываемой ненавистью уставился на Чарльза Джеймса Фокса, главу парламентской оппозиции, уже полчаса в свойственной ему витиеватой форме разносившего внешнюю политику королевства Великобритания

— … будьте любезны, сэр спикер, вопросите у достопочтенного джентльмена, выполняющего ныне обязанности первого министра, и прячущего сейчас глаза за спинами своих клевретов: как же так получилось, что после долгих лет совершенно дружеских отношений, после многочисленных услуг оказанных друг другу, королевский двор Англии и российская императорская фамилия более не могут считаться друзьями? И это происходит именно теперь, когда нам так нужны союзники на континенте?

По Палате пронёсся одобрительный гул — виги поддерживали своего лидера. Спикер Палаты, сэр Генри Аддингтон, грозно оглядел зал, но ничего не сказал.

— Когда он ответит на этот вопрос (или, скорее, когда он уйдёт от ответа в своей обычной манере), — в своей ехидной манере продолжал Фокс, — поинтересуйтесь у него, куда делись наши союзнические отношения с Пруссией — государством, в которое вложено 42 миллиона фунтов денег английских налогоплательщиков? Как же получилось, что эта страна, традиционно дружественная Англии, вдруг объявила себя нейтральной посреди тяжелейшей в истории нашего острова войны? А когда достопочтенный джентльмен придёт в себя после вчерашних возлияний, (на эту инвективу Палата тут же откликнулась сдерживаемыми смешками), извольте спросить его: насколько удачным оказался его план установить союзнические отношения с Францией, про которую даже последнему трубочисту с Ист-Сайда известно, что она всегда была и всегда будет нашим природным заклятым врагом? Только непременно задайте этот вопрос последним: ведь после него любой честный человек неминуемо пустил бы себе пулю в лоб, ну а достопочтенный джентльмен, о котором идёт речь, по своему обычаю, очевидно, снова напьётся и станет окончательно непригоден для какого-либо применения!

Последние слова Фокса потонули в хохоте и оскорбительных возгласах вигов.

— К порядку! К порядку! — грозно прорычал спикер. — Мистер Фокс, вы вновь испытываете моё терпение! Покорнейше прошу завершить этот балаган! Слово предоставляется — тут спикер обернулся в сторону тори, очевидно ища глазами Уильяма Питта. Тот, сразу же встрепенувшись, слегка привстал со своего обитого зелёным сукном места.

— … депутату от округа Эпплби!

Чудовищным усилием воли Уильям сбросил с себя сонную похмельную муть и встал. Его высокая неуклюжая костлявая фигура, казалось, тут же выросла до самого потолка; голова оказалась запрокинута назад, как у древних героев, внемлющих богам-громовержцам; и, хотя, по древнему обычаю, при парламентской дискуссии нужно было обращаться исключительно к спикеру, неподвижный взгляд Питта уставился прямо на Чарльза Фокса.

Трудно было найти две фигуры, столь противоположные друг другу, как Питт и Фокс. Уильям Питт вырос в среде политической аристократии (его отец долгое время был премьер-министром) и рано получил высокую должность. Про него говорили, что он никогда не был ребёнком и ничего не знал о людях и их обычаях, кроме того, что видел в кривом зеркале Вестминстера. Его всегда легко было узнать по бледному лицу и скованному церемонному поклону. Высокий, худой, он обладал заносчивостью человека знающего о своём исключительном положении. Многие считали его высокомерным: входя в палату общин, он, не поворачивая головы не направо ни налево, садился на своё место не удостаивая своих соседей ни приветствием, ни поклоном.