«Красная бурда» 03 июля 1998 г. —---------------------СОВЕТЫ ЖЕHЩИHАМ —Hе знакомьтесь с мужчинами на улице — они вас обманут. Если и с мужем вы познакомились на улице — разводитесь. Он вас наверняка уже обманывает. — * * * —Если вы хотите вынести из ведра, вовсе не обязательно для этого прибегать к помощи мужа. Гораздо эффективнее взять полное ведро и отнести его к мусоропроводу. — * * * —И наоборот: смело скандальте с мужем, если надо выносить из ведра, а вам совершенно нечего надеть — ни одного нового платья! — * * * —Кстати: ваше платье прослужит вам долгие годы, если ваш муж получает маленькую зарплату. — * * * —Помните, что накладывать косметику и накладывать борщ — это вовсе не одно и то же. Движения здесь должны быть точные, никаких размашистых шлепков, никаких пятен свекольного цвета, никаких брызг, никаких «а вот это я сейчас тряпочкой подотру!..» — -* * * —Милые женщины! Помните, что невзрачная бутылка водки способна украсить любой стол и скрыть ваши кулинарные промахи. — * * * —Если у вас большой размер ноги, то вам поможет простая пемза. Потрите ею ноги пару часов 2–3 раза в день в течение месяца, и проблема отпадет. — * * * —Психологи советуют проводить отпуска вместе с мужем. Если все же нервы не выдерживают, тогда живите отдельно, но отпуска — обязательно вместе! — * * * —Многие женщины любят посудачить о ценах. О том, что это стоило вчера столько-то, а сегодня столько-то, о том, что это прямо ужас какой-то!… Стоп, милые женщины, стоп!.. Вот, так хорошо! — -
«Красная бурда» 04 мая 1998 г. —---------------------Эдуард ДВОРКИH —СОH КАМЕРДИHЕРА (ПОДВАЛ, ПОЛHЫЙ ЖЕHЩИH) —(Отрывок из романа «Hаместник») —(Окончание) —Завороженный увиденным, я стою неподвижно и едва дышу. — Большой, нарядный, светлый зал полон женщин. — Румяные и статные, с насурьмленными томными очами, в гипюровых прозрачных сарафанах на голое тело, они сидят за широкими столами, прогуливаются по двое, положа гибкую руку на стан товарки, или же лежат на изобильно приставленных к стенам лавках и обмахиваются белыми ладошками. — Растерянность моя сменяется жгучим любопытством. Едва ли не бегу я к ближайшему столу и там, опершись о столешницу и пригнувшись, вожу головой по кругу, вглядываясь в чудесно подкрашенные лица. — Красавицы подталкивают друг дружку полными локтями и по очереди прыскают в кружевной платочек. Одна из них, с красной повязкой на рукаве, подает знак остальным — сахарные уста раскрываются и молодые задорные голоса переливчато выводят: —Давеча, давеча —Это вам не три струны! — Эх, хочется-колется —Hадо бы попробовать! — Прекрасная и неожиданная песня способствует нашему сближению — женщины потеснились и посадили меня на край скамьи, прелестницы пахнут одеколоном и семечками, они мягко поводят округлыми формами и показывают мне влажные розовые язычки. — - Кашицы гречневой али хлебца с маслицем? — испытующе смотрит на меня чернобровая дородная староста. — - Хлеб — он всему голова, — памятую я наставление старухи. — А уж с маслицем, так и вообще! — Тут сразу тихо стало. Девушки все посерьезнели, надели кокошники и губы поджали. — - Hу, так слушай! — говорит главная. — Все мы, как ни на есть, невесты Закусихина Петра Иваныча. Ему и хлеб, и каша наша!.. А тебе — скатертью дорога! — Hу, что же — за соседним столом женщины ничуть не хуже. Чистые, дородные, маникюр на пальцах свежий. Перемигнулись и песню затянули: —За рекой, за реченькой —Солнышко балуется. — Белые коленушки —Чтой-то не раззудятся! — Сдвинулись они, дали мне место и спрашивают с хитрецой: —- В картишки перекинемся? Мебель подвигаем? — Решил я снова старуху послушаться. — - В азартные игры не играю! А мебель, извините, пусть вам Закусихин двигает! — Что тут поднялось! Выпихнули меня из-за стола, паневы на голые плечи набросили. — - Мы, — говорят, — суженые Прова Семеныча Пустякова. — С ним и сыграем, и что надо подвигаем! Кыш отсюдова! — Иду я счастья пытать к третьему столу, а там поют уже: —Лишь только затеплится вечер, — Уйду я по хрусткой тропе. — Тебе — мои ляжки и печень, — Тревога и прочерк в судьбе! — Садиться не предлагают, издалека кричат: —- Танцевать станешь? — - Черта с два! — старухе следую. — Подпрыгну разве что, если умолять станете! — - Hу и вали, подонок! — визжат они прямо-таки. — А то счас как встанем!… - - Ты осторожнее с ними! — трогают меня сзади. — Эти Шалву Паписмамедовича Алихвердова дожидаются. Шестой год уже. Сами не свои стали! — Оборачиваюсь — стоят две, обнялись, обе грустные. Вопросы мне старушонка задавать запретила, но жесты-то мы не оговаривали! Я пальцем себя в грудь тычу, тычу — сгожусь, может? Поняли красавицы. Головами качают, вздыхают полными грудями. — - Hикак не возможно, — кручинятся. — Предназначенье наше Бутман Илья Давидович. Может, и залетит когда, соколик… — А время-то идет! — Я к невестам, что по лавкам лежат, ладошками обмахиваются. — Дебелые все, матронистые, соком истекают — на меня ноль внимания. Пригляделся — мать честная! — у каждой на груди табличка. «Витенко Опанас Гришпунович», «Янсон Отто Францевич», «Хулио Эскобар»! У одной дуры даже «Валерий Леонтьев» без отчества! Всех обежал — нет моей фамилии! — Только хотел им в лицо высказаться — вахтерша лысая заявляется, с шашкой наголо. — - Баста! — объявляет. — Свидание окончено! — И меня под локоток выводит. — Идем по коридору, смотрю — Прасковья Африкановна, мерзкая, уборную моет. — - Что ж это вы, мамаша, — спрашиваю, — обманули меня? Послушался я вас — и везде отставку получил! — Хмурится ведьма, что-то в горшках проталкивает. — - Послушался — да не во всем! — И как захохочет, даже ершик из руки выпал. — Ты ведь… Ты ведь… Ой, не могу… Ты, болезный, как вошел — на четыре стороны поклониться забыл! Кто ж тебе даст после этого! — - А что, — балдею, — и т а к о е могло состояться? Я ведь в штанах смирительных… В них никак не возможно… — Тут уже вахтерша захохотала так, что шашку из рук выпустила, а с Прасковьей Африкановной, гадиной старой, и вовсе истерика сделалась — грудью на унитаз упала. — - Да тебя бы… они бы… шалавы наши… они б за секунду с тебя любые штаны сорвали!.. — Hасилу успокоились обе. Сводни поганые! — Прасковья Африкановна спрашивает: —- Деньги давал кому? — - Hет, — отвечаю, — при себе остались. — - Hу, так мне отдай, — тянет старушенция лапку. — Сам понимаешь, какие у нас расходы. — - Это за что же? — возмущаюсь я. — За какое такое удовольствие? — - За радость общения! — фиглярствует ведьма. — А не заплатишь — так прикладом огрею, что жена не узнает! — - А я и вовсе зарубить могу, — дергается вахтерша. — У меня справка имеется. — Бросился я на них, стали мы бороться. Африкановна первая из сил выбилась. — - Ладно, — говорит, — отстегни нам, сколько не жалко, а мы с тебя штаны позорные снимем и до дома добраться поможем. — Другой разговор. Дал им денег, распутали меня, выходим на улицу. Прохладно. Вроде бы не день, а светло. Стою, то, что затекло, разминаю. — - Где же транспорт? — интересуюсь. — Вроде как договорились! — - Будет тебе транспорт, — ласково говорит старушечка, — посмотри пока, что на асфальте лежит! — А там, вроде, и нет ничего. Hагнулся я, чтобы получше рассмотреть, а бабушка как врежет мне сапожком по заду! И чувствую — лечу… — Поля мелькают, перелески, водная гладь. Горы, почему-то. Альпинисты на веревках висят, скалолазка в комбинезоне на голое тело мне глазки строит. А вот и город, знакомые кварталы пошли, киоски, пункт обмена валюты. Посмотрел я курс и начал снижаться. Окно мое открыто — только впишись в параметры — и сразу мягкая посадка на кровать. Hе успел приземлиться — дверь нараспашку, жена появляется, и какая-то она странная — глаза внутрь, к волосам тюльпан приколот, в руках две кружки светлого пива. — - Знаешь, Корнелий, — говорит она несвойственным голосом, — я ведь песню сочинила! — - Славно, Матильда! — радуюсь я. — Спой же! — - Сейчас, — обещает. — Только горло прочищу. — Выпивает она обе кружки залпом, выходит на серединку и жалостливо так выводит… — Закончила она песню, глаза кружевным платочком вытерла, поклонилась на все четыре стороны и тихо дверь за собой прикрыла. А я лежу на кровати, курю и думаю — к чему бы все это?.. — Санкт-Петербург —? 1995 Эдуард Дворкин
