— Все еще болит? — Капитан сочувственно было протянул руку, но Сегель инстинктивно отшатнулся на несколько шагов, пробормотав: «прости». Нескорое время они стояли в напряженном молчании, пока наемник не нашел в себе силы ответить ему.

— Она болит каждую ночь, как напоминание о том, что мы сделали тогда. Точнее, я не знаю, что мы сделали, но это было что-то ужасное. Хотя она уже давно ничего не должна ничего чувствовать. — Сегель говорил сдавленно. Ком в горле мешал ему не то что говорить, но даже дышать. — Я почти не помню, как это было. Всё смешалось, я... просто помню, как было больно и холодно, как было страшно, как ты читал эти дурацкие молитвы, что меня ещё больше сводило с ума в этих подземельях. — Прорвало наёмника на откровения, и он сделал судорожный вздох. Ему так хотелось извиниться за то, что он сделал, за то, каким образом выкупил себе путь на свободу, но не смог, слова застряли комом в горле вместе с удушающим чувством вины.

— В ту ночь, мы совершили благо, и Он это знает. Он тебя ждет, ждет, чтобы вознаградить за столь долгое ожидание. Он рад был, что мы тогда выступили на Его стороне. Он вознаградил каждого из нас.

— Каждого..? Но как же это? — Сегель не заметил, как защипало глаза от горечи. — Вы же все были мертвы! Тот… тот наниматель со скрежетом отдал мне оговоренную сумму, и даже сверх того, когда узнал, что случилось!

Ему улыбнулись. Искренне, тепло, и во взгляде его капитана не было ни капли осуждения его трусости. Это не то, что он ожидал увидеть. Он не заслуживал этого. Он бросил их всех. Даже хуже.

— Он вознаграждает тех, кто верно ему служит. Особенно тебя, Сегель, он хотел напомнить, что вы связаны уже много-много лет, и хотел напомнить об этом долге. — Капитан склонил голову. — Но мне ужасно жаль, что всю свою жизнь я поклонялся глухим божествам, когда единственный, кто нас действительно слышит, это — Он. О, как мне жаль, ты не представляешь!

Наемнику всегда казался странным религиозный фанатизм его наставника, но он никогда бы не подумал, что это обернется так. В поклонение Ваканту, Пустому — как угодно. Много лет назад он представился Сегелю как Эмпати, что было созвучнее. Никто не знал, что он действительно существует, и может помогать смертным. И всё-таки, они здесь. Это ведь его Цитадель?

— Мне пора идти, Сегель.

Сегель промолчал, опуская голову. Слова извинений так и не сорвались с его губ. Он только кивнул. Просить прощения он сил не нашёл. Сначала он услышал шаги, а потом то, как они стихли. Впереди была арка, и лестница вниз, ведущая в «шейку» песочных часов.

За такой длинный спуск он смог успокоиться и собраться с мыслями. Это — подземный мир? Это — посмертие? Теперь это место после встречи с Диором виделось иначе: тут и там скользили по ступеням тени. Словно их разговор пробудил обитателей этого места от сна. Потусторонний шепот заполнял тишину, и наемник уже готов был взмолиться о том, чтобы они все заткнулись, и давящее безмолвие снова опустилось на это место, но этого не происходило. Он спускался, как ему казалось, целую вечность к парящей в «нигде» поверхности, высеченной из, напротив, какого-то чёрного камня. Это было кольцо, где внутри расположено было ещё одно, поменьше, и там в самой сердцевине на своеобразном диске его ждал человек.

«Человек» отставил лампу с чёрнотой в сторону, и держал в руках небольшой свёрток. Его белые глаза, с маленькими, как две точки зрачками, следили неотрывно за подходящим к нему Сегелем. Механические «лапы», как паук, встроенный в тело, окутывали плоть Ваканта. Обычно его изображали как сущность в литой серебряной маске, где нет прорезей для глаз, но, видимо, реальность резко отличалась от учения в местных церквях.

— Мы много лет не виделись, Сегель, — произнёс он, совершенно не шевеля губами. Голос его был тих, но эхом прокатывался по пространству. Этот дессонанс тоже накладывал на наёмника долю ужаса, и он поежился под его взглядом. Молчание божество явно не смутило. — За столько лет ты раз за разом отвергал мой дар, хотя другой носишь по сей день.

Сегель понимал, о чём он. И словно в ответ на его мысли, сверток развернули, и протянули на «паучьих» лапках ему необычный клинок. Ониксовая рукоять была осторожно оплетена белыми нитями, как и много лет назад. Бронзовое лезвие было покрыто рунами, а само оно было разделено на три лезвия. Хорошее оружие, как припоминал Сегель, рассекал плоть и кость так, как ни какой другой клинок не смог бы, и обжигал рану, которую после себя оставлял, не оставляя возможности кровоточить.

Столько лет, после того, как Сегель покинул город, он продавал этот клинок, и раз за разом он каким-то немыслимым образом возвращался к нему в руки. То на задании найдётся владелец его, то его продадут ему в закрытых ножнах, задарма. Сколько бы раз он не пытался от него избавиться — а он даже бросал его в реку — проклятый клинок возвращался к нему раз за разом.

Теперь его, видимо, вручает его сам владелец.

— У меня нет выбора: отказаться от него? — Без надежды спросил наёмник.

— Ты принял его в дар в ту же ночь, в которую принял и свою судьбу вместе с тем, заказом. Он запустил цепь занимательных событий, которые мне были на руку, и теперь, поскольку ты уже принадлежишь мне, я дам тебе ещё одно задание. Если ты выполнишь его успешно, считай... твой долг будет полностью погашен, и ты будешь свободен. Выбора здесь у тебя нет, Сегель — мы ведь желаем одного и того же, просто обосновываем это по-разному. Город застыл во времени, и, — Пустой прошёл по платформе к лестнице, спускающейся вниз, — неизбежно скоро погибнет, вместе со всеми жителями города. Я дарую на эти ночи некоторым из проклятых бессмертие — это один из моих даров, какой фанатики считают ещё одним проклятием. Они считают, что мои дары есть причина их болезни, но это — ложь. — Божество снова обернулось к темноволосому. — Это нужно остановить. Ты хочешь вывести свою семью, но твоя музыка скоро подойдёт к концу, и искомая тобой сестра больна уже несколько лет.

Я рад поощрять «Просветлённых» вроде тебя, но люди зачастую слишком глупо растрачивают мои дары. Мэйнард от отчаяния перед страхом смерти обратилась ко мне. Теперь мой дар — единственное, что поддерживает в ней жизнь, проклиная всех, кто с ней связан. Ты можешь забрать у неё мой дар, как и дар, какой я давал другим людям в этом городе. Лишь тебе решать, кого его стоит лишить, а кого нет. Никаких рекомендаций, кроме просьбы убить эту глупую женщину. Пока она жива — у этого города, а значит, и у твоей семьи нет будущего. Ты не сможешь покинуть город в эти дни, даже если захочешь.

Сегель осматривал лезвие. В нем чувствовалось что-то... что-то странное. Что-то не из нашего мира.

— Почему я? — Поднял взгляд наёмник.

— Потому что ты должен мне за свою жизнь, пусть об этом почти ничего и не помнишь. — Сегель мог поклясться, что стоящее спиной к нему существо улыбается. — Что же, теперь тебе пора. У вас, смертных, это место быстро истощает разум, хоть я и бесконечно рад питаться твоим страхом.

До скорой встречи, Просветлённый.

3.1

Ночь. День первый

Дворец. Десять лет назад.

Капли срывались, стуча о камни в своём легко уловимом размеренном ритме. Кап. Кап. Кап. Это было похоже на песочные часы, где вместо песчинок время отсчитывала вода. Темнота окутывала его, холод — сковывал все его тело. Наёмник дернул руками, чтобы осознать, что кандалы протяжно лязгнули, а всё тело отозвалось болью. Избитое и израненное тело налилось свинцом, стянуло, словно каждую мышцу натянули до предела, стянули иглами, и воткнули ещё с десяток других. Правда, ручаться Сегель за то, что этого действительно не было не мог. Не помнил. Вся голова была в тумане. Мысли путались. Боль заглушала всё. Расцарапанные запястья, кажется, вновь кровоточили. Загудела голова. Глаза не могли разглядеть в темнице ничего. Уши закладывало, будто тьма вокруг была океаном, и он погружался в него всё глубже.