Затем пришли кошмары. Видения старого города, и с вершины дворца, наблюдающего за огнём, разливающимся по городу, человека в тёмной мантии и в капюшоне, наброшенном на голову. Он говорил ему: «пришло время платить по долгам, Ривгольд». И как последний штрих на его истощённых кошмарами нервах, каким ни один травяной отвар уже не помогал, — письмо. Сначала одно, от сестры, каким-то образом выведавшей его адрес, справляющейся о том, как его дела; а потом другое: с просьбой приехать, навестить.

Сначала он решил, что это мошенники, каким-то образом выведавшие его подноготную, и решившие порушить его планы подняться в звании. Потом новые письма стали изобиловать личными подробностями, которые случайный мошенник уж явно бы никак не смог выведать.

Сегель корчился от боли, полулежа на кровати, пока не скатился на пол от очередного спазма. Он стоял на коленях перед койкой, хрипло и тяжело дыша в чистое покрывало, неожиданно пахнущее фиалками и миндальным маслом. Затем боль отступила, приглушилась. Измученный этим приступом мужчина кое-как поднялся на ноги, цепляясь за мебель. Шум в голове, песня — это новое, что он услышал. Чужая песня, не такая как раньше, но было в ней что-то отдалённо знакомое. Она походила на колыбельную, и одновременно на музыкальную шкатулку, и чем-то отличалась от них.

Сегель снова рухнул на колени, будто сбитый ударом невидимки, зарылся головой в покрывало, запах которого стал терпким и удушающе сильным. Он забился, срывая плотную ткань с лица, в попытке вдохнуть полной грудью, и сдавленно вскрикнул от режущего разум песнопения. Пытаясь заглушить певца, услышать что-то, кроме песни, в которой не было различимых слов, готов был рвать зубами на себе одежду. Всё вокруг стало вдруг вязким, и мерзким. Ему чудилось, что его руки, скрытые перчатками, в крови по локоть, что он чувствует этот едкий смрад трупов вокруг. На это правая рука, словно снова вспыхнула огнём, напоминая о старой ране.

И это, как ни странно, несколько привело его в себя, скинув марево бреда, хотя песня всё ещё давлела над сознанием, но уже не глушила его.

А потом Сегель услышал шаги. Они прорвались через мелодию, но не просто прорвались, а следовали ей в такт. Это в коридоре кто-то размеренно шёл, напевая один мотив. Он совпадал с музыкой в его голове. Медленно, мыча, тянул ноту, словно погребальную песнь, и остановился напротив комнаты. Сегель повернул голову к входу, и посмотрел на то, как открывается дверь. За ней он увидел, как долговязая фигура в походном плаще на мгновение замерла, а потом направилась мимо комнаты, легко махнув, будто бы приглашая следовать за собой.

— Ты действительно думал, что сможешь отпустить прошлое, похоронить его в своем подсознании? — Раздался голос в его голове, но боль удивительным образом вновь отступила. Сегель поднялся на ноги, в замешательстве глядя в коридор. Свет лампы удалялся, и он задумался, не последовать ли за ним? Этот голос казался ему смутно знакомым. Он точно его слышал раньше. Когда? Где? Память не давала никаких подсказок.

Нет, он знал, что прошлое не отпустит его так легко. Однако пришёл именно за тем, чтобы с ним развязаться. Значит, стоит идти до конца.

Сегель нащупал на поясе пистоль, и быстро выбежал в коридор. Там, вдали, ярко выделялась чёрная лакированная дверь со знакомым белым символом: переломанные песочные часы, где песок образовывал кольцо вокруг них, словно вихрь. Символ Ваканта, считающегося предателем в пантеоне, изгнанным за близость к людям, и одновременно жестокую плату за свои услуги. Здесь живёт кто-то из его последователей? Не тот ли «прокажённый», о котором говорил трактирщик?

Вздохнув, Сегель открыл дверь. Она раскрылась бесшумно, и за ней была непроглядная тьма. Настолько непроглядная, что та казалась материальной. Наёмник протянул руку, и кисть сразу же утонула в темноте.

«Заходи, не бойся» — снова раздался мелодичный голос в его голове. Он был спокоен, насмешлив, но от него у Сегеля пробежали мурашки по спине. Мужчина не был склонен верить в магию и прочую чертовщину... с тех пор, как покинул родной город. Тут странностей было предостаточно, чтобы хотя бы усомниться несколько раз. Что-то, определённо существовало. Только те ли это описанные божества? В этом он как раз сомневался.

Нужно решиться, так или иначе.

«Нужно» — прочитал его мысли незнакомец. — «И всё равно у тебя нет другого выхода. Можешь шагнуть добровольно, или же под давлением, но люди обычно жалуются, когда их тащат куда-то силой, верно? Я же даю тебе «выбор»».

Выбор без выбора, ха...

Сегель сделал шаг во тьму, стиснув рукоять пистоля настолько крепко, насколько могла держать его трясущаяся рука. Второй. Третий. Он услышал, как за его спиной закрылась дверь, но не услышал не единого своего шага. Просто он подсознательно считал их. Шаг за шагом по пустоте, темноте.

А потом он услышал звук: его сапоги ступили на каменную поверхность, гладкую, как зеркало, в котором он увидел собственное отражение. Он взглянул себе под ноги, и в этот момент темнота расступилась, ослепляя его утренним солнцем. Он никогда не видел настолько яркого солнца в Гротенберге. Настолько, что ему пришлось прикрыть рукой глаза.

Только это был не Гротенберг.

Это пространство походило на песочные часы в эпицентре которых кто-то остановил частицы песка, а меж их волн расположил многочисленные лестницы, высеченные прямо в воздухе из единого куска белого мрамора.

Наемник понял, что стоял, задержав дыхание. Это место было противоестественным. Это место внушало ему первобытный ужас, пропитанное чужеродной энергией. Она скользила потоками ветра, поглаживая полы его плаща и снимая капюшон с головы не навязчиво. Сегель задышал. Заставил себя вдохнуть. Это было частое дыхание, как у загнанного пса, и оно словно пыталось угнаться за его сердцем стучащем в бешенном ритме.

Но в этом месте было и что-то неуловимо умиротворяющее, и едва шок от самого факта существования чего-то такого в их реальности прошел, его начало клонить в сон. Хотелось просто лечь здесь на этой платформе, свернуться как кот в клубок, и уснуть... Уснуть навсегда.

Поддаваться подобному желанию хотелось, даже очень хотелось. За последнее время его дико измучили и эти внезапные боли, и помрачения рассудка, и то и дело всплывающее во снах прошлое. Душа жаждала забытья, хотя бы на время, на короткий миг. Покой и нега – что может быть лучше? Только нельзя – и это он знал точно, ведь не смотря ни на что, ему хотелось жить!

Поэтому – нет, нет, и ещё раз нет!

И этот морок также быстро спал, как и прежний. Это место на него влияло. Определенно прощупывало его сущность. Его суть. Он был просто человеком. Он был измученной душой, которая искала избавления от тяжести прошлого. Пусть и многие бы попытались это оспорить. Сегель отстранился от этих чувств, от влияния извне, стараясь не поддаваться этой волне, которая его захватывала с головой, и шагнул дальше. Шаг за шагом, шаг, за шагом — повторил он себе. Только на звуке своих шагов сосредоточить слух и на виде лестницы сосредоточить свой взгляд.

— Сегель! — Окликнул его знакомый жизнерадостный голос. Голос, появление которого здесь он никак не ожидал. Сначала он понял, что это знакомый голос, а потом он понял, что здесь его не должно быть. — Сегель, ну что же ты застыл? Неужели не признал меня?

Наемник нехотя поднял взгляд. Перед ним стоял мужчина: среднего роста, крупного телосложения. Его наставник, командир, и верный друг. Ему казалось, что, подняв глаза, он увидит мертвенный взгляд, и глаз один будет отсутствовать вовсе. Он явственно помнил зияющую дыру на месте этого болотно-зеленого глаза.

— Я… просто не ожидал тебя увидеть здесь, Диор — выдавил нервную улыбку Сегель.

Покойник с искренним изумлением склонил голову, и покачал головой, тяжело вздохнул, и взглянул на Сегеля снова. Он не мог выбросить из головы видение прошлого, и чувство вины заново захлестнуло его с головой, как много лед назад. Откуда эти чувства? Что он сделал? Стыд, жалость к себе и попытки оправдать свой поступок. Он зябко обнял себя за правую руку. Отсеченная по локоть конечность будто бы налилась кровью. Это иллюзия, подумал наёмник. Это просто... что-то. Что-то, чего я не могу понять.