Спрашивается теперь: кому же принадлежат слова: «и Дух, и Невеста говорят: прииди!» (17а)? Хотя непосредственно они примыкают к стиху 16-му, несомненно содержащему слова Христа, однако они, очевидно, не могут быть вложены в Его уста соответственно своему содержанию. Очевидно, они принадлежат самому тайнозрителю как его пророческое свидетельство. Оно же продолжается и далее — в призыве и обетовании: «жаждущий пусть приходит и желающий пусть берет воду даром», так же как в свидетельстве заключительном о святости и неприкосновенности пророчества: XXII, 19. Последнее обращено, конечно, ко всем эпохам истории, настоящей, прошедшей и будущей. Каждая из них невольно по-своему приспособляет к своему собственному вкусу и соответственно своей ограниченности слова пророчества, к ним прилагая или же отнимая, и чрез то в разных смыслах его искажая. Читающие, напротив, призываются к его уразумению и принятию во всей полноте.
Заключительные слова Откровения, очевидно, принадлежат Христу: «Свидетельствующий сие говорит: ей гряду скоро» (28) Ναι ερχομαι ταχύ. Это «гряду скоро» семь раз встречается в Откровении и три раза повторяется в этой последней главе (7, 12, 20). Им же оно и заключается с особым еще торжественным подтверждением: ναί, которое по смыслу равносильно: «воистину, аминь». В этих словах заключено главное содержание Откровения, сила его обетования. Это именно оно так победно звучало в проповеди первохристианства, огнем своим его воспламеняло, утешало мучеников и утверждало исповедников (ср. явление Христа св. Стефану, Деян. VII). В нем тайна его победы в мире, ибо в нем выражено самое светлое его упование. Невозможно выразить человеческими словами того, что в нем содержится. Откровение начинается благою вестью о скором пришествии грядущего Христа (I, 1, 7), ею же оно и кончается. К кому же она обращена? Только ли к первым христианским поколениям, современникам тайнозрителя, которые в наивности и в неиспытанности своей каждодневно чаяли обещанного пришествия Христа, в отличие от нас, отрезвившихся, безочарованных, которые, сразу не дождавшись его, потом (уже со II-го века) стали молиться pro mora finis, а затем просто перестали об этом думать? На место огневой христианской надежды была подставлена теплопрохладная уверенность, что мы в нашей церковности уже имеем всю полноту, не нуждающуюся в восполнении. Одни оградились при этом крепостью Ватикана, другие — менее крупными укреплениями, а также самодовлеющею благодатию таинств (как будто она не зовет, а только успокаивает в некоей самоудовлетворенности). В конце концов, отсюда получила свое начало скрытая или открытая, активная или пассивная борьба с Апокалипсисом как посредством его церковного неупотребления, так и спиритуалистической или же «религиозно-исторической», критической его нейтрализации. Во всяком случае, гром с неба: «ей, гряду скоро» перестал достигать духовного слуха христиан и стал даже казаться некоторым недоразумением, которое разъяснила история церкви. (Только в некоторых мистически-экзальтированных сектантских кругах еще оставался интерес к Откровению, однако с явным нарушением духовного равновесия). Но как же могло быть на самом деле воспринято это не исполнение самого основного христианского пророчества, и что оно действительно означает? То ли, что время его уже миновало, почему его остается сдать в историю за ненадобностью (может быть, вместе с самой верой нашей)? Или же следует знать, по-прежнему не сомневаться, что не должно быть и мысли о неисполнении обетования Христова, которое обращено ко всем временам и ко всем христианам без всякого исключения, и теперь, так же как прежде и после, доколе не узрим Христа, грядущего во славе Своей? Мы уже говорили выше, что скоро — ταχύ — имеет здесь не хронологическое, но онтологическое значение как особая христианская тональность жизни, которая всю ее, во всей ее временности проникает и собою окрашивает. Поэтому в ней имущие становятся как неимущие, не имеющие здесь пребывающего града, но грядущего взыскующие (Евр. XIII, 14). Обетование Христово есть уже и исполнение, имеющее власть и силу. Его всегда надо носить в уме и сердце как некую явленную трансцендентность жизни будущего века. Это чувство жизни надо иметь как самое центральное и существенное, как высшую духовную действительность и несомненность. Таково христианство, такова наша вера и ее закон. Без этого христианство неапокалиптическое, неэсхатологическое, есть его опасная подделка и обмирщение. И для того чтобы пробудить в нас это чувство, утвердить нас в нем, и дана нам эта дивная книга с ее обетованием: «ей, гряду скоро», всегда, во все времена гряду, есмь Грядый.
Но Грядый не есть вообще грядый, Он грядет ко всему нашему миру, как и к каждому из нас. Если есть Грядый, то должен быть и встречающий, и каждый христианин призывается к готовности этой встречи. И вот почему к последнему обетованию Откровения присоединяется и ответ веры, его принятие: «Ей гряду скоро. — Аминь, гряди, Господи Иисусе» (20). Аминь здесь есть ответное, подтверждающее да на молчаливо выраженное в обетовании Господа Его вопрошание нас: хотите ли, приемлете ли? Вопрос Обращен к каждому, и ответ должен быть дан также от каждого лично. Это аминь должно выразить движение души нашей навстречу обетованию, ту ее μετάνοια, к которой призываются люди в первой проповеди Предтечи: от обмирщения к размирщению.
И этот ответ состоит не только из пассивно соглашающегося да, но он должен активно осуществиться в молитве: «гряди, Господи Иисусе», самой пламенной, самой всехристианской молитве. Господь научает нас молиться: «Отче наш... да приидет Царствие Твое», которое есть обожение твари во Христе Духом Святым. Здесь же эта молитва та же и то же, но конкретнее: то самое страшное, что мы именуем Страшным судом, и перед чем трепещет душа, это именно здесь и является содержанием молитвы, первой и долгое время единственной у христиан. Вот почему мы и теперь страшимся Апокалипсиса, разными способами запрятываем его от себя и сами от него закрываемся, именно потому, что он зовет нас к этой последней и страшной молитве: ей, гряди, маранафа, Господь да приидет! И опять-таки следует подчеркнуть, что эта молитва и призыв к ней относятся не к одним только первым христианам того времени, которые имели получить Апокалипсис в качестве послания к церквам (к семи, но через них и ко всем). Нет, он с одинаковой силой обращен ко всем церквам и ко всем нам ныне, и к каждому из нас. Сам тайнозритель уже дает за нас и от нас, вместе с нами, ответное аминь, вместе с ответной молитвой: ей, гряди. И это должно быть не только слово, но живая, огненная молитва, которая дает живое чувство уверенности, ведения о Грядущем. В нас совершенно угасла теперь и эта вера, и эта молитва. Мы совсем не молимся этой молитвой молитв, и ее нет в наших молитвенных книгах. Мы молимся Св. Духу: «прииди и вселися в ны», нас на это хватает потому, что мы заранее истолковали для себя это пришествие Его как частичное, как некую благодатную помощь в немощах наших, которая, однако, во всем оставляет нас на нашем собственном месте. Но в молитве Иисусовой: ей, гряди не может быть никакой частичности, при оставлении на прежнем месте и в неизменном состоянии всей жизни нашей; (такова же и «Иисусова молитва», которую мы, возлюбив единственно для себя, оставили как молитву о прощении грехов и о личном спасении во всей ее неопределенности). Но Сам Христос дал нам не эту, но иную, Свою «молитву Иисусову», которую мы забыли, если только когда-либо знали. Но теперь приходит время, когда слова эти загораются для нас новым огнем, светятся новым вдохновением, требуют от нас живого аминь. И, однажды этот зов уже услышав, мы не можем от него оградиться, но и — не хотим. Ей, гряди! есть личное обращение к «Иисусу». Это имя Его в таком смысле единственный раз встречается в Откровении (снова повторяем, что личное обращение в неапокалиптической молитве Иисусовой уже в пространности своей: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя» в известной мере даже утрачивает этот личный характер). Здесь же, в Откровении, это есть как бы некое личное «Ты», со стороны человечества обращенное к Богочеловеку. Этим обращением придается еще большая непосредственность молитвенной встрече Христа Грядущего. И насколько вообще Откровению, как мы уже говорили, свойственен свой особый образ Христа, тождественный, но вместе и отличный от Евангельских, эта особенность запечатлевается и в этом последнем контексте апокалиптической молитвы молитв: «гряди, Господи Иисусе». Аминь.
