Далее следует новое подтверждение подлинности всего этого пророчества, как бы собственноручная подпись пророка: «Я, Иоанн, видел и слышал сие. Когда же услышал и увидел, пал к ногам ангела, показывающего мне сие, чтобы поклониться ему». И при этом повторилось еще раз то, что уже имело место ранее (XIX, 10): ангел возбранил это поклонение как «сослужитель тебе σύνθουλογ σου и братьям твоим пророкам и соблюдающим слова книги сей: Богу поклонись» (9). Для общей ангелологии Откровения характерна не только эта сила и, так сказать, интенсивность общения ангелов с тайнозрителем (как и с другими человеками) в откровениях, соангельность человеков и сочеловечность ангелов в единстве «меры» (XXI, 17), но и их общение между собою в сослужении Богу. Если ангелы как совершители велений Божиих в промышлении о человеке, суть служители Божии, вестники воли Его, то в общем течении жизни мира и исторических судьбах человечества они являются и «сослужителями», соучастниками в общем деле (на основании него и становится понятным, что, по слову апостола, мы, человеки, будем судить ангелов: 1 Кор. VI, 33), причем это сотрудничество распространяется так широко, что заключает в себя кроме самого тайнозрителя и «пророков и соблюдающих слова книги сей», т. е. живых членов церкви.

К этому еще раз прибавляет ангел: «не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко (ο καιρòς γαρ εγγύς εστιν XXII, 10). Таким образом, книга кончается тем же словом, которым начинается: «блажен читающий и слушающий слова пророчества сего и соблюдающий написанное в нем, ибо время близко» (I, 3). Только здесь тот же макаризм повторяется несколько сокращеннее: «блажен соблюдающий слова пророчества книги сей», но это увещание усиливается еще повелением «не запечатывать слов пророчества сего». Если мы искренно спросим себя, исполнилось ли это повеление, то должны ответить отрицательно: не исполнилось, напротив, книга Откровения запечатывалась и запечатывается еще под разными поводами. Это выражается, в частности, и в отсутствии церковных чтений из Апокалипсиса, в страшливости отношения к его пророчествам, в стремлении чрез перетолкование их обессилить, с угашением той радости и призыва к христианскому дерзновению, которые в них содержатся. В новейшее же время применяются средства научной охраны от силы пророчества. Апокалипсис стал предметом детальнейшего научного изучения, но он перестал быть предметом религиозного постижения, скорее даже для него закрывается. И что «время близко» для него не звучит. Что же должно значить это «время близко»? Это не может относиться к календарному сроку, к сегодня или завтра, которые остаются в своем чередовании в плане, временном. Это есть близость внутренняя, онтологическая, чаяние грядущего как настоящего, хилиастическое и эсхатологическое чувство жизни, утраченное как «первая любовь» в Ефесской церкви и замененное теплопрохладностью в Лаодикийской. «Близкое время» есть вся новозаветная эпоха, простирающаяся от Первого пришествия Христова до Второго, до Парусии. В этом смысле оно прежде всего противополагается ветхозаветной, которая является по сравнению с новозаветной «отдаленными временами» (Дан. VIII, 26). [120]

Далее следует новое обращение к современникам, а в лице их и ко всем поколениям исторической церкви: «неправедный пусть еще делает неправду, нечистый пусть еще сквернится, праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще» (10). Пророчество уже закончено, и ангел через пророка обращается с обличительным увещанием к неправедным и с бодрящим обетованием к праведным и святым, которые, очевидно, пребудут на земле во все времена до скончания века. Последний оканчивается Страшным судом: «се гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его» (ср. II, 23). «Скорость» эта, повторяем, есть не хронологически-календарная, но онтологическая. Христос, совершивший дело спасения и сидящий одесную Отца, имеет и силу Парусии, которая готова проявиться в каждое мгновение жизни этого века, как Он и присутствует уже в мире: «се Аз с вами есмь во все дни до скончания века». И это обетование еще раз скрепляется тем же самым самоименованием Божиим, которым начинается Откровение: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний» (13). Оно же в отдельных вариантах применяется сначала к Отцу, «Вседержителю» (I, 8), а затем и Христу (I, 10, 17; II, 8; XXI, 6). По общему контексту в данных именно случаях оно относится к Христу. Не так бесспорно это относительно ст. 14-15, которые могут принадлежать и самому тайнозрителю. В них он еще раз обращается с пророческим обличением, увещанием и устрашением к своим современникам. Здесь мы имеем седьмой и последний макаризм. [121] Эта апокалиптическая заповедь блаженства, однако, сопровождается во второй своей половине (15) угрозами, которые, естественно, звучат в устах пророка, обращающегося к современникам. Весь этот текст читается так: «Блаженны те, которые омывают одежды свои, [122] чтобы иметь право εσται η εξουσια αυτων на древо жизни и войти в город воротами. А вне — псы, и чародеи, и любодеи, и убийцы, и всякий любящий и делающий неправду» (XXII, 14-15). Очевидно, речь идет о земном Иерусалиме, как и еще не о последнем Страшном суде, который совершает Сам Христос. [123] Однако нельзя не заметить, что понимание ст. 14-15 как содержащих слова пророка прерывает связь ст. 12-15 и 16, которые, бесспорно, принадлежат Христу. Впрочем, в таком перерыве или вставке (которая отнюдь не должна быть непременно «интерполяцией») нет ничего невозможного по общему смыслу Апокалипсиса.

В дальнейшем имеется торжественное подтверждение божественного авторитета Откровения как слова Христова, обращенного к Церкви: «Я Иисус послал Ангела Моего (ср. I, 1) засвидетельствовать вам сие в церквах» (16а), здесь имеем возвращение к исходному обращению к семи церквам. «Сие» — ταυτα — имеет, конечно, самый широкий и общий смысл, относится ко всему содержанию Откровения. И это свидетельство особо и торжественно еще подтверждается как бы собственноручной подписью: «Я есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя» (16). В высшей степени знаменательно это самоименование Богочеловека по своему человечеству как «корень и потомок Давида»; из всех имен Христа в Откровении здесь избирается именно это, утверждающее связь Его с человечеством чрез посредство Израиля. В нем его средоточие, «корень», а вместе и потомок, «отрасль». С этим же именем появляется Агнец в небесном введении в Откровение: V, 5: «лев от колена Иудина, корень Давидов» («сын Давидов» — как открывается «родословие Иисуса Христа», по Евангелию от Матфея I, 1). Ветхий Завет соединяется с Новым, «корень» с грядущим, тем, чему надлежит быть. И то именование «звезды светлой и утренней», которое присоединяется здесь (ср. обетование Христа Фиатирской церкви: «я дам ему звезду утреннюю», II, 28), звучит так же, как ветхозаветное пророчество о Нем чрез Валаама: «восходит звезда от Иакова» (Числ. XXIV, 17). Вообще нельзя с достаточной силой подчеркнуть, что Апокалипсис во всем Новом Завете есть наиболее иудеохристианская книга. Она и заканчивается торжественным исповеданием этого духа, который здесь, у тайнозрителя, говорит о себе на языке иудейской апокалиптики, у евангелиста же и эллинского богомудрия: корень и потомок Давида и Он же Сущий в Начале Логос, Слово Божие.

На этом, собственно, Откровение и заканчивается. Остальные, последние стихи последней главы его представляют ряд приписок, имеют характер послесловия. Они расположены в некотором вдохновенном отсутствии порядка или внешней связи, сказаны как бы задыхающимся от волнения голосом в состоянии пророческого исступления, «в духе» εν εκστάσει (хотя прямо это здесь и не сказано словами).