Он ценил каждую памятную вещь, до последнего не хотел расставаться с любимыми подарками, а Шелби никак не могла его понять, но теперь ей будто впервые за долгое время открыли глаза. Во всех этих вещах хранилась память, именно поэтому от них ещё сильнее хотелось избавиться, чтобы они не терзали душу. Девушка сдавленно выдохнула, зацепившись взглядом за новую бейсболку, лежавшую на кофейном столике, аккурат подле футляра. Вещицу она подарила отцу на его повышение. В тот день они вдвоём смотрели по телевизору соревнования по боксу, пили холодное пиво и от души веселились. Теперь же глядеть на подарок не хотелось, ведь шериф Эртон пострадал именно из-за своей новой должности.

Последней каплей, переполнившей чашу спокойствия, стала недавно сделанная фотография, для которой ещё не купили рамку. Тем не менее она лежала рядом с самыми дорогими сердцу Эртона вещами, бережно прикрытая от пыли свежим выпуском газеты. На ней была запечатлена девушка, похожая на парня из-за короткой стрижки, заплаканная, но до безумия счастливая, ведь рядом с ней был человек, который поддержал её выбор.

«Ты прекрасно выглядишь» – прозвучал над ухом знакомый, ласковый голос, и Шелби подняла голову, на мгновение замерев в ожидании.

Но её ждала только пустая гостиная, освещённая экраном телевизора и светом, короткой полосой протянувшимся из коридора. Вместо того чтобы подбежать к галлюцинации, которая уже растворилась в полутьме комнаты, она осторожно прикоснулась пальцами к веснушчатым щекам улыбающегося мужчины, смотревшего на неё счастливым взглядом с фотографии.

На всякий случай она вновь всмотрелась в темноту, но так и не увидела ничего нового. Только пугающее место, наполненное воспоминаниями. Поначалу девушке было страшно их принимать, но со временем она успокоилась, представила, что сидит и ждёт отца с очередного дежурства, как делала в последнее время довольно часто. Шелби ложилась на диван, заворачиваясь в плед и надеясь, что родной человек вернётся целым и невредимым, принесёт вместе с собой счастье и домашний уют, прогонит скуку и тишину. Дочь шерифа шмыгнула носом и вытерла слёзы с покрасневших щёк и закрыла глаза, вслушиваясь в монотонную болтовню ведущего телешоу, который из кожи вон лез, чтобы хоть как-то привлечь скучающего зрителя.

Девушка медленно утопала в сладкой дрёме, которая окутывала её нежным, мягким одеялом, сотканным из приятных грёз. В них Уильям Эртон ужасно уставший, но счастливый, немного поправившийся, но не потерявший своей обаятельности, а самое главное – здоровый. Он обязательно зайдёт в гостиную прямо в помятой форме, поставит на кофейный столик коробку с горячими пончиками и стакан с ароматным кофе, затем со всей нежностью погладит дочь по голове, будя её, чтобы та не спала на диване. Так он делал всегда, и этот раз не должен был стать исключением.

Только теперь её будило не ласковое прикосновение к коротко стриженной макушке, а громкий, навязчивый стук в дверь. Он был монотонным, однозвучным и сильным, словно о металл бился огромный маятник колыбели Ньютона. Шелби быстро поняла, что навязчивый звук реален и такими темпами на чёрной, глянцевой поверхности появится большая дыра, через которую можно будет переговариваться, как через окошко регистратуры в больнице.

Больница.

Вспомнив злосчастный день, девушка вскочила с дивана и тут же упала на пол. Ноги запутались в пледе, и Шелби дрожавшими от волнения руками пыталась избавиться от своеобразных пут. Глубоко в подсознании ещё теплилась надежда: казалось, что тяжёлое ранение отца было всего лишь сном и в дверь так настырно стучал именно он. Сердце с новой силой забилось о грудину, будто только сейчас начало гнать застоявшуюся кровь по венам, а по телу прошлась волна приятной дрожи. И навязчивое ощущение это не хотело покидать воспалённый мозг, крутилось в голове, как шестерёнка в огромном механизме.

Тихо ругаясь себе под нос и улыбаясь, она бежала к двери, потирала ушибленные коленки и пыталась засунуть ключ в замочную скважину.

– Ты не поверишь, что мне приснилось сегодня, – прохрипела она, быстро открывая дверь столь желанному гостю, но вдруг замерла.

От улыбки, застывшей на её лице всего на пару мгновений, ничего не осталось. Вместо неё настойчивого нарушителя спокойствия одарили только растерянным и разочарованным взглядом. Шелби ждала кого угодно, но не свою мать, облачённую в чёрное платье. Та, заметив улыбку дочери, хмыкнула и быстро растянула губы в ухмылке, словно увидела нечто занимательное. Она воспользовалась замешательством девушки и ловко проскользнула в дом, в котором когда-то жила.

– Случилось что-то хорошее? – спросила она, не здороваясь и нагло врываясь в хрупкий мир, наполненный драгоценными воспоминаниями.

Шелби пребывала в состоянии коматоза, напоминая оглушённую рыбу.

«Чёрное платье. Почему именно оно?» – хотела спросить она у женщины, которая терпеть не могла этот цвет. Но слова застряли в горле.

Глаза снова наполнились бы слезами, если бы они не были иссушены рыданиями, но одного взгляда на девушку хватило, чтобы понять – она хочет снова выплакаться. Выплеснуть боль, которая начала сдавливать сердце, мешая ему биться. В какой-то момент даже показалось, что оно и вовсе остановилось. От находчивой и жизнерадостной Шелби теперь осталась только оболочка. Она замерла в ожидании, боялась услышать два ужасных слова, которые грозились выстрелить ей прямо в грудь: как раз туда, где секундами ранее можно было услышать биение, где теплилась жизнь.

Женщина будто специально не торопилась сообщать новости: медленно ходила по гостиной, посмеивалась над фотографиями, по-хозяйски оглаживала новый диван, подняла с пола плед, громко цокая, затем удобно устроилась в мягком кресле и закурила. Шелби ненавидела запах табака, да и отец её не мог похвастаться любовью к сигаретам, а Маргарет знала это. Она с особым наслаждением выпускала терпкий дым из ноздрей и рта, поглаживая тонкими пальцами приятную на ощупь обивку кофейного цвета и с особым вниманием наблюдая за дочерью. Далеко не пухлые губы вовсе стали тонкой полоской, побелели, а серые глаза по цвету напоминали мокрый асфальт. В них невозможно было уловить хоть что-то, кроме гнева и раздражения: они затмили даже страх и растерянность. С короткими волосами она ещё больше напоминала отца, на которого была похожа, как две капли воды.

Однако женщину настораживало вовсе не это. Если бы Маргарет сейчас снималась в фильме, она бы подумала, что попала в какой-нибудь мистический триллер, а в коридоре стоял призрак, некогда живущей в полузаброшенном доме. И он медленно шёл к ней, не опуская глаз, надеясь так напугать артистку, заставить её кричать от страха приближающейся смерти. Но опытная лицедейка редко показывала истинные эмоции. Шелби, в отличие от неё, всегда была открытой, не скрывала своих чувств, смело показывала ненависть к женщине, которая бросила её, едва малышке перевалило за год.

Ровно до восемнадцати лет девушка ничего не знала о своей матери, будто её и не было вовсе. Благодаря отцу она не чувствовала потребности ещё в ком-либо, ведь у девочки было предостаточно внимания. И больше всего она ценила то, что Уильям Эртон совмещал тяжёлую работу и воспитание дочери, чего не смогла сделать молодая Маргарет. Мужчине было тяжело: ему приходилось часто просить родителей, чтобы те присматривали за маленькой внучкой. Но после работы он всегда уделял Шелби время, несмотря на сильную усталость, потому что девочке необходимо было чувствовать любовь и заботу.