Раздалась трель звонка. Учитель химии открыла дверь и впустила подростков 10-х «А» и «Д» в кабинет. У «Д»-шек не было какого-то урока, и химичка подобрала их, дабы не болтались без дела, мешая своим ором и трёпом образовательному процессу.

– Они будут с нами? – спросил кто-то из Любиных одноклассников. Видимо, надеялся, что ученики из «Д» ошиблись, или же удостоверялся, что на химии точно будут свежие интересные лица.

Чужаки, стесняясь, поспешно шли на галёрку, смещая «А» к передним партам. Мест, разумеется, не хватало, и старшеклассники садились по трое, а то и по четверо, теснясь и прижимаясь, оглядывая присутствовавших с нервным любопытством. В соседних кабинетах клянчились стулья. Стоял грохот и скрип. Оба класса от балагана только выигрывали: не будет ни фронтального опроса, ни лабораторной. Столько человек за раз не проконтролируешь и не проверишь. Проигрывала учитель, взявшая в обузу шестьдесят тел разом.

Влетели, пропахшие насквозь сигаретным дымом, ненадёжно приглушённым духами и жвачкой, Илютина и Бутенко. Галёрка уже забилась, так что кумушки вынуждены были подсесть к первым партам. «Так вам обеим и надо!» – злорадствовала Люба.

– Слышь, давай махнёмся! – знакомый голос заставил школьницу обернуться. Позади мостились, поменявшись партами с девочками из соседнего класса, Тимофей, Сысоев и Жваник.

«Неужели чтобы унизить меня при посторонних?!» – задергалась тихоня. Паника нарастала и смешивалась со злостью и гневом.

– Поспелова и Федотова, валите на наше место, а мы пойдём на ваше, слышите?! – толкнул её в бок Сысоев.

«Ага, понятно! Хотят быть ближе к Виноградовой и Рашель. Всего-то?.. Да ради Бога!» – Люба и её соседка стали было подниматься, но тут уже их одёрнула химичка, которой изрядно надоели шебуршания двух коллективов.

Позади с досадой цыкала невезучая троица. Заигрываниям с Камиллой и Анюткой не бывать, ха-ха! Прелестницы как раз вертелись, словно заведённые, перед Любиным носом, высматривая потенциальных ухажёров. Обе, возбуждённые фактом совместного урока с другим классом, подпрыгивали на стульях от радости, что могут поразглядывать клёвых мальчиков в рабочей обстановке.

Тихоня не могла разделить их ажиотажа. Парни, облюбованные смелыми кокетками, по своей натуре походили на Степанченко Тимофея, внушавшего Любе одновременно и страх, и надежду понравиться. Правда, школьница давно поняла, что желание нравиться Тиму в её случае совершенно безнадёжно. А значит, так же безнадёжно по отношению ко всем подобным популярным красавчикам. Поэтому зажатая девочка лишь аккуратно наблюдала за красавчиками да следила, чтобы они её за этим (сохрани Боже!) не поймали.

– И-и-и-и-и! – взвизгнула, подпрыгнув, Рашель Аня, вцепившись в руку Камилле от распиравшего восторга. Камилла тут же обернулась к двери, облизав губы. Её узкое, скуластое лицо оживилось. Брови взволнованно взметнулись вверх над широко открытыми накрашенными глазами.

В кабинет с опозданием, распахнув рывком дверь, вошла небольшая компания чужих мальчишек (скорее всего, куривших на перемене за туалетом) и вальяжно пошла по-над стеной к забитой битком галёрке.

Поспелова изумлённо огляделась: словно по приказу, все девочки, замерев, таращились на жемчужину пацанской компании – вызывающе красивого брюнета.

Стройный юноша был одет в однотонную чёрную футболку и светлые джинсы, изрядно потерявшие цвет, но не опрятность, подпоясанные обыкновенным кожаным ремнём. Смуглая кожа аппетитно желтила, но не выглядела грязной, а, наоборот, на фоне большинства белокожих школяров выставляла парня эдаким цветным экзотическим фруктом. На высокой шее чуть наклонилась насмешливая голова. Утончённые, даже породистые черты лица. Средней полноты, изогнутые губы, кончики которых глумливо подрагивали вместе с бровями, густыми и чётко очерченными. Брови рисовались изящными дугами над выразительными чёрными глазами, внешние уголки которых тянулись кверху, отдавая чем-то азиатским. Густой пух длинных закрученных ресниц подымался медленно вверх-вниз, делая умный взгляд юноши бесцеремонно-бесстыжим, с примесью авантюризма. В левой мочке чуть оттопыренных аккуратных ушей красовались два крошечных серебряных кольца, а в правой – серьга-гвоздик. С серьгами парни разгуливали только на экране телевизора, а мальчики этой школы не позволяли себе прокалывать уши, поэтому нахал выглядел на фоне других ещё более безбашенным и вызывающим. Запястье правой руки обвивал в несколько обхватов самодельный браслет-цепь, оплетённый толстой чёрной нитью. Щетина над верхней губой, щеках и подбородке была сбрита – мальчишка за собой следил в отличие от большей части Любиных одноклассников, разгуливавших на глазах всей школы с портящим лицо цыплячьим пушком.

Парнишка, войдя, притормозил на пару секунд и – придирчиво, нагло – осмотрел сборный коллектив. Он чувствовал себя в неуклюжей сутолоке вольготно и самоуверенно. По-королевски.

Протолкнув брюнета слегка вперёд, дабы освободить проход, вошёл его брат-близнец. В отутюженных штанах и тонком шерстяном тёмно-синем свитере. Такой же смуглый, жгучий, яркий и красивый.

Братья были похожи как две капли воды: точёные овалы лица, выразительные пушистые глаза и аккуратные носы с едва заметной горбинкой. И одновременно их легко можно было отличить. Близнец тоже выглядел человеком гордым, но не склонным к авантюрам и вызывающим замашкам. Если в первом брате с ходу читалась гордая наглость, то во втором наоборот – гордая степенность. От него веяло спокойствием и сдержанностью.

У второго близнеца не были проколоты уши. Густой смоляной волнистый волос был коротко и опрятно пострижен, безо всяких модных штучек. Тогда как у вошедшего первым брата верхние пряди отпущены длиннее нижней части затылка и висков и выборочно окрашены в жёлто-пшеничный – кустарно, любителем, решившим поиграть в парикмахера.

Второй близнец не стал рассматривать сидящих. Лишь быстро оценил обстановку, поправил рюкзак на плече да пошёл к задним партам. Первый – будто по негласной команде, словно очнувшись – двинулся следом.

Братья выделялись не только яркой внешностью, но ещё и потому, что были цыганами. Только вот цыганами они являлись весьма нестандартными, чем приковывали жадное внимание ровесников.

Парни, во-первых, отличались скульптурно-породистыми чертами от приевшихся здешнему населению станичных цыган, попрошайничавших на рынке да у автовокзала: круглолицых, щекастых, безвкусно пёстрых нерях, невежественных и лукавых. Братья выглядели чистоплотно, одевались сдержанно, но современно.

Во-вторых, близнецы учились – Люба видела мальчиков в коридорах и во дворе постоянно. Цыганские же местные дети в школы и детские сады не ходили никогда.

В-третьих, они просто казались другими. Чужими. И внутренним духом, и манерой поведения – что притягивало и цепляло одновременно.

Девочки любовались близнецами, провожали их взглядами до галёрки. Там сидевшие ребята приглашали их расположиться рядом: братьев в «Д» уважали и любили. Ровесницы посмелее суетились, пододвигались и приветливо улыбались, стремясь заинтересовать собой.

Люба восторга сверстниц от опоздавших на урок цыганских парней не разделяла. Тихоня не позволяла себе заинтересоваться яркими ровесниками или, что ещё хуже, влюбиться. Строго воспитанная, она сторонилась да опасалась восточных юношей, в немалом количестве переехавших на юг России в 90-х.

С пелёнок мама вдалбливала ей в голову держаться подальше от других национальностей. Потому что, по мнению родительницы, они ничего доброго и полезного порядочной светлой русской девочке не дадут. Более того – испортят репутацию, исковеркают жизнь, опозорят! Сама Люба, наслушавшись жутких нотаций, уже и не знала, принадлежит ли эта тревожная неприязнь лично ей, её душе и мыслям, или является собственностью мамы, боявшейся за ещё не случившиеся выборы дочери да стремившейся их удавить в зачатке тотальным контролем. Именно благодаря суровой позиции Александры Григорьевны тихоня расценивала вздохи-метания сверстниц по восточным мальчикам (а также общение и дружбу) как плохое воспитание, неуважение к девичьей чести, откровенное непотребство да распущенность. Лишь оставаясь наедине с собой, Поспелова с горечью признавала, что завидует чужой свободе, умению дружить и праву выбора.