Энден поджал губы. Качнул головой. Вздохнул.

– Судя по всему, у меня не слишком большой выбор, – начал он, глядя на Ката поверх очков. – Либо ждать гибели вместе со всем миром, либо…

Простучали лошадиные подковы. Прямо за спиной Эндена, скрипнув рессорами, остановилась закрытая карета. Двери её распахнулись, изнутри выскочили двое парней. Третий спрыгнул с кучерского места. Все трое были в одинаковых чёрных куртках с закатанными до локтей рукавами, в серых, свободного кроя штанах и в высоких ботинках на толстой подошве. Даже лица у них почти не отличались – румяные, губастые морды. Разнился только цвет волос: двое были блондинами, а третий, кучер – рыжим.

Он-то, рыжий, и направил в лицо Ката пистолет. Здоровенный, воронёный, с дулом, в которое поместился бы средних размеров огурец.

«Ну ни хера себе», – подумал Кат и, отступив на шаг, медленно поднял ладони над головой.

Двое блондинов подскочили к Эндену и схватили за руки.

Энден вскрикнул. Выронил портфель.

Рыжий кучер, тускло блеснув глазами из-под отёчных век, глянул на Петера. Петер попятился. Тогда рыжий, по-прежнему держа Ката на прицеле, шагнул вбок и дважды ударил Эндена в живот – коротко, экономно, со знанием дела.

Профессорские очки брызнули осколками по мостовой. Энден скрючился, но его рванули вверх, не давая упасть.

И потащили в карету.

– Майерштрассе, тридцать, сорок два! Жена, жена, Фрида! – задыхаясь, просипел по-божески Энден.

Блондины втолкнули его внутрь. Один поднял с тротуара портфель и полез следом, багровея складчатым затылком. Другой обежал вокруг кареты и запрыгнул со своей стороны.

Рыжий как-то очень ловко, боком вскочил на козлы. Всё ещё держа Ката на мушке, подобрал свободной рукой вожжи и хлестнул коней.

Кони обиженно заржали и рванули.

Коляска укатилась прочь.

– Суки, – прорычал Кат. – Ети вас в солнце, жоподралы!

Петер обхватил себя руками.

– Я его узнал, – сказал он едва слышно.

Кат обернулся.

– Чего? – спросил он. – Кого узнал? Ты о чём вообще?

Петер, моргая, открыл рот и беззвучно пошлёпал губами.

– Тот, с пистолетом, – сказал он наконец. – Когда к нам вломились в приют… Он там был. Он забрал Ирму.

XV

Никто не знает, зачем Основатель заложил в головы своих подопечных врождённое знание так называемого «божественного» языка (который, разумеется, не имеет ничего общего с языком богов Батима). Я был сильно удивлён, когда первый же явившийся по моему призыву мироходец начал свободно болтать со мной на хорошем энландрийском. Можно предположить, что Основатель родился и вырос в Энландрии. Поэтому и вколотил питомцам генетическое понимание того наречия, которое знал лучше всех прочих. Очевидно, он планировал однажды наладить сообщение между мирами. Но, как мы знаем, о путник, с сообщением не задалось.

А ведь единый язык – неплохая идея. Стоило придумать нечто подобное и на Земле. Выходец из какого-нибудь Арверниса, попав в беду далеко от дома, мог бы попросить о помощи, и его понял бы даже житель Твердыни.

Правда, не факт, что помог бы. Ох, не факт.

Лучший Атлас Вселенной

– Шестьдесят тысяч марок, – выговорил Кат сквозь зубы. – Ни больше, ни меньше. Дивная точность.

Петер поднял воротник и повертел шеей, словно пытался ввинтиться внутрь одежды.

– Сказали – пятьдесят за весь ущерб, – напомнил он. – И ещё по тысяче за каждый просроченный день.

– Если у вас даже бандиты так аккуратно деньги считают, – проворчал Кат, – удивительно, почему страна настолько нищая.

– Бандиты как раз богатые, – возразил Петер и, подумав, добавил: – А от этого уже страна нищая.

Вокруг простиралась пустошь, усеянная хвойными кустами. На западе кусты росли гуще, казались сплошной тёмной полосой, и сейчас в эту полосу, умирая, валилось багровое солнце. К востоку виднелась мешанина заборов и лачуг, собранных из кусков шифера, битых шлакоблоков, трухлявых досок и прочего строительного мусора: то были задворки города, пристанище бедняков. Между заборов вилась дорога, сохранившая местами участки ровного асфальта, но по большей части разбитая в хлам. На обочине догнивала свой век скамейка, поставленная, верно, ещё в те времена, когда здесь регулярно ходили дилижансы.

Рядом со скамейкой стояла госпожа Фрида Энден. Шляпка её, приколотая к бронзовым кудрям на макушке, смотрела прямо в зенит. Руки были упёрты в бёдра – крутые, обтянутые полами синего пальто. Ноги (обычные, без копыт) притоптывали по усыпанной окурками земле. Из-под пальто выглядывала кисточка хвоста.

На скамейке лежала туго набитая дамская сумка с верёвочными ручками. В сумке было ровно шестьдесят тысяч рунхольтских марок – целый ворох бумажек, хрустящих, разноцветных, пахучих. Чтобы разжиться марками, Кату пришлось отнести на обмен в банк столь ценившееся здесь золото.

Очень много золота.

Почти всё, что выдал две недели назад градоначальник Будигост.

Каждый раз, когда Кат смотрел на сумку, настроение у него становилось чуть-чуть хуже. Хотя, казалось бы, хуже было уже некуда. «Интересно, – думал он, – тот солнечный мужик и это предвидел? Вот что бы ему было явиться во сне Будигосту и повелеть выдать мне побольше?»

Они с Петером лежали в кустах недалеко от обочины, спрятавшись за колючей порослью так, чтобы их не заметили с дороги. При этом Кат прекрасно понимал, что не успеет вскочить и добежать до скамейки, если дела пойдут не по плану. А даже если бы и успел – много ли он сможет сделать вооружённым бандитам? Но выбора не было. Рейдеры, которые связались с Фридой, потребовали: приходи одна. Поэтому Кат и Петер лежали на пыльной траве, укрывшись за пыльными кустами, и ждали.

– Едет кто-то, – Петер заворочался.

– Голову ниже, – сказал Кат. Мальчик безропотно уткнул подбородок в землю. Кат прищурился, стараясь разглядеть то, что приближалось по дороге. Стук подков становился всё громче, в закатных лучах отсвечивали киноварью дверные стёкла. Через минуту сомнений не осталось: это была та же карета, в которую вчера затащили Эндена похитители.

Фрида тоже её заметила. Привстала на цыпочки, приложила ладонь ко лбу. Хвост, высунувшийся из задней прорези пальто, нервно хлестнул по икрам.

Карета подъехала. Рыжий кучер (тот самый) осадил коней; кони заржали, подняли пыль. Кучер спрыгнул. Вразвалочку, поправляя на ходу жавшие в паху штаны, подошёл к скамейке. Потянулся за сумкой.

Фрида, резко повернувшись, отвела его руку, сказала что-то. Кату стало видно её лицо – сердитое, с выщипанными в нитку бровями и крупным крестьянским носом. «Хочет сперва увидеть профессора, – догадался Кат. – Баба-то не из робких. Да что толку…» Толку и впрямь оказалось мало: рыжий небрежно, даже с какой-то ленцой толкнул женщину в грудь. Та взмахнула руками и повалилась набок, попутно ударившись локтём о скамейку, а рейдер открыл сумку и принялся в ней копаться.

Петер тихо закряхтел – жалел, видно, Фриду. Кат же испытал душный спазм ярости. Рыжий надрывал запечатанные пачки, слюнявил кончики пальцев, развёртывал купюры веером, тискал и мял деньги – его, Ката, деньги!

«Встать и подойти, – мысли плавали в багровом мареве, – вперёд мальчишку пустить. Прикинется местным, беседу затеет: мол, кто такие, да что у вас тут за дела… А пока он зубы заговаривает, подобраться ближе и – по горлу рыжему хероплёту. Но те, в карете, у них ведь, наверно, оружие? Надо было сперва духа выпить, прежде чем сюда тащиться. Тогда и скорости хватило бы на троих, и силы. Может, сейчас у мальчишки взять? Чего он тут, в самом деле, бесплатно валяется, сучёныш?»

От злости заколотилось в висках. Кат сморщился и, подтянув ко рту руку, вцепился в запястье зубами. Боль отрезвила, гнев пошёл на убыль. «Врёшь, падаль, не возьмёшь», – подумал Кат неизвестно о чём: то ли о болезни, то ли о Разрыве, то ли обо всём мире в целом и о Вельте в частности.