– Его занесёт песком, да?

Кат заприметил впереди ещё один куст песчаного винограда и сделал три хороших шага в сторону, чтобы обойти его подальше.

– Может, и занесёт.

– То есть, если прийти сюда завтра, тела уже не станет? – Петер стащил куртку и перекинул её через руку, оставшись в рубашке: ни дать ни взять модник с Большого проспекта (бывшего проспекта Основателя).

Кат покосился на небо. Солнце жарило всё сильнее.

– Ни завтра, ни когда ещё ты сюда больше не попадешь, – сказал он. – Каждый раз оказываешься в новом месте.

– А-а, – Петер покрутил шеей. – Ну, а если подождать? Скажем, остаться тут до вечера?

– Сдохнешь, – отрезал Кат.

– А-а, – снова протянул Петер.

Немного погодя он спросил негромко:

– Вы всегда их здесь хороните? Каждого, кого она…

Кат остановился, как вкопанный. Сила, тянувшая его за собой в неизвестность, исчезла. Он был в точке перехода – невидимой, неотличимой от всего остального. В точке, которую можно найти, только прислушиваясь к собственной пневме.

Если ты, конечно, мироходец.

– Так, – сказал он. – Встань рядом, поближе. Будем выходить.

Петер повиновался. Кат вынул из-за пазухи камушек с дырой, который носил, не снимая, на прочном шнурке. Это был кусок гранита, отколотый от фундамента его дома и обточенный наждаком. Кат взвесил камушек в ладони; поколебавшись, спрятал обратно. Ещё раз бросил взгляд на духомер, светившийся ровным неживым светом.

Петер обмахивался полой куртки. Пот прочертил пыльные дорожки на его лбу, на щеках, на шее.

Наконец, Кат решился.

– Надо бы наведаться кое-куда, – сказал он.

В кармане плаща ждал своего часа ивовый прутик, подаренный градоначальником после встречи в ратуше – кусок обычной ветки, длиной три вершка, с обломанным расщеплённым концом.

Кат показал Петеру прутик.

– Якорь, – сказал он. – Это чтобы вернуться на наш свет.

– Он с Китежа, да? – Петер взмахнул пушистыми ресницами.

– Да, – сказал Кат. – Хватайся за руку. Обратный переход сложнее. Нужна кровь. Моя.

Он зажал в кулаке градоначальников подарок, подождал, пока Петер уцепится за предплечье, и достал из-за отворота плаща булавку.

Уколол палец.

Выдавил розовато-белую каплю крови на прутик и закрыл глаза.

– А мне что делать? – начал было Петер. – Ой!

Пустынный жар отступил. Кожу на лице обдало морозным ветерком. Под ногами захрустел снег.

– Ой, – повторил Петер. – Уже вернулись.

Кат открыл глаза и снял очки.

– Тактильный контакт, – сказал он, пристраивая булавку обратно под лацкан. – Пока ты со мной, больше ничего не надо делать.

– Ладно, – Петер поёжился от холода, натянул куртку и застегнулся до горла.

– Мироходец, – продолжал Кат, – способен взять в Разрыв всё, что может на себе унести. Но не живого человека. Живого – только другого мироходца.

– Понял, – Петер покивал. – А когда я… ну, сам буду?

– Потом. Когда-нибудь.

Петер вздохнул, удовлетворившись сказанным.

Кат огляделся.

Ивовый прутик сработал как надо.

Они стояли у речной излучины, на берегу, где ветром намело твёрдый слой наста. Из-под укрывавшего реку льда торчали бурые стебли засушенного на корню рогоза. Чуть дальше, слева от Ката и Петера, виднелась ивовая роща – сплетение голых веток и кривых стволов, откуда, наверное, и был родом прутик-якорь. Ещё дальше спала под снегом равнина, холмистая, белая, усеянная тёмными пятнами таких же рощиц и перерезанная оврагами. Над всем этим висело скучное, полное серых облаков небо.

В общем, если смотреть влево, это был обычный зимний пейзаж.

Справа…

– Ох, мама, – сказал Петер. Не на божественном языке сказал, по-своему, но Кат понял.

И внутренне с ним согласился, потому что справа находилось нечто совершенно невозможное.

В полусотне шагов от излучины лёд на реке обрывался – ровно, как гигантским ножом срезанный. Точно так же обрывалась и линия снега, обнажая бледную прошлогоднюю траву, которой была укрыта полоса земли шириной не более сажени.

За ней начиналась пустыня.

Пепельно-серые дюны – точно такие же, как в Разрыве, только поменьше. Обломанные, скрюченные остовы деревьев. Редкие россыпи валунов. Почти доверху занесённое песком русло реки.

И чёрные, зубчатые руины домов вдали.

«Полтораста квадратных вёрст, – вспомнил Кат. – А эти развалины, видимо – село Вершки. Да, дерьмовое дело».

– Вы утром рассказывали, – сказал Петер хрипло. – Это то, с чем вас просят справиться? Разрыв, который прорвался в… ваш обычный мир?

Кат не ответил. Он смотрел в небо над пустыней. Там мог бы оказаться небосвод Разрыва, голубой по краям и раскалённо-белый в зените. Могли бы нависать слоистые, привычные для Китежа облака, полные дождя, или снега, или чего-то среднего, ледяного и мокрого одновременно. Кат не удивился бы даже, обнаружив там яркую тропическую синь, какую он видел во многих мирах, где обитали люди, привычные к жаре и фруктам – и готовые задёшево продать эти самые фрукты пришедшему с другого света курьеру.

Но над иссушенной землёй реяли багровые комковатые сгустки – тучи не тучи, дым не дым, а непонятно что. Будто в полную воды чашку плеснули бычьей крови, и кровавые слои, не спеша перемешиваться с водой, плыли, клубились, распускались. Над границей между пустыней и снежной равниной багровое месиво словно бы утыкалось в незримый барьер, где, шевелясь, как живые, собирались тёмные бахромчатые ленты.

И этот барьер двигался вперёд – еле заметно, но неуклонно. Вместе с ним перемещалась и граница на земле. Снег подтаивал, в мокрую траву обваливались ноздреватые комья.

– Сюда идёт, – прошептал Петер. – Сударь Демьян… Видите?

Кат кивнул. Велел:

– Здесь постой.

Неторопливо, выбирая, куда поставить ногу, он пошёл к разделу между снегом и песком. Тут и там виднелись странные округлые ямы. Проходя мимо такой, Кат заглянул внутрь и нахмурился: внизу, наполовину утонув в вязкой чёрной жиже, догнивало тело какого-то небольшого животного. От ямы ощутило фонило сырой магией.

Приблизившись к полосе оттаявшей травы, он осторожно протянул вперёд руку. Из области Разрыва не шло тепло, рядом с границей стоял такой же морозец, какой ощущался на отдалении, у речной излучины. «Интересно, с той стороны тоже холод не чувствуется?» – подумал Кат.

И, сделав три шага по траве, ступил на песок.

«Ого!»

Жар навалился со всех сторон, сдавил, вышиб дух. Кат с трудом подавил желание вернуться. Наоборот, заставил себя идти дальше и осматриваться – здесь было на что посмотреть.

Небо цвета воспалённой плоти нависало над головой, готовое вот-вот упасть на землю. Обгоревшие скелеты деревьев перемежались каменными осыпями. Кое-где проглядывали необычные кусты песчаного винограда: из собранных в пучки листьев торчали саженные колючие стебли. На вершинах росли соцветия, похожие на уродливые головы. Кат мог бы поклясться, что они следят за ним – незаметно, медленно поворачиваясь вслед – но предпочёл не проверять.

Вскоре он вышел к руинам. В развалинах угадывался дом с пристройкой и пара сараев. Между обвалившимися стенами лежал волнистый песок. Печная труба торчала из дюны, как обелиск в память о тех, кто жил здесь совсем недавно.

Кат обошёл руины кругом. Потрогал обугленные кирпичи, и они вывалились из кладки от его прикосновения. Треснул под ботинком лошадиный череп – гладкий, без единого клочка плоти. «Всего неделя, как здесь пустыня, – подумал Кат. – А кажется, что полвека прошло. И отчего всё горелое? От солнца, что ли, пожар занялся? Так ведь нет солнца». Впрочем, это был Разрыв. В Разрыве не действовали физика и логика. Верней, действовали, но на свой, враждебный манер. Похоже, здесь даже время текло по-особенному…

Время?

Издалека послышался голос Петера – беспокойный, зовущий. Спохватившись, Кат сдвинул рукав над духомером.

Камень почти не светился. Лишь в самой сердцевине теплился слабый огонёк.