— Да слышал я, — перебил её Захар. Дуня раздраженно дернула плечом, но продолжила:

— Она почувствовала это и начала лечение, а ей изо всех сил мешали, сочтя её поведение дурной блажью.

— Разве можно самому спастись от отравления?

— Самый верный способ — как можно скорее влить в себя огромное количество воды или молока, а потом всё изрыгнуть. Вода разбавит яд и уменьшит опасность, а если яд был в животе, то большая часть сразу изрыгнется, — быстро пояснила она основное.

— А молоко?

— Считается, что молоко не даёт расползтись яду по нашему телу, а дальше пальцы в рот — и всю гадость наружу.

— Не знал. А ты лекарское дело освоила?

— Да, у нас так принято.

Боярич удивленно поцокал языком и неожиданно спросил:

— И Матрёна Савишна лекарскими знаниями володеет?

— Не как лекарь, но достаточно для будущей матери и жены, чтобы уберечь свою семью от разных напастей.

Дуня отвечала не задумываясь, потому что мысли её бежали в другом направлении. Травить сейчас умели, так что обильного питья и рвоты будет мало. Жаль, что Кошкиной не дали сделать даже этой малости для облегчения ситуации, но зато очевидны симптомы. У боярыни пропала речь, иначе бы она объяснила, что делает и послала бы за своими подопечными. Уж ей ли не знать, что Дуня не один год училась у Катерины, а с собой взяла полный набор лекарств от всего на свете.

На первом месте в дороге всегда стоит угроза отравления. На широком списке защиты от отравы настояла лекарка, услышав, что предстоит поездка по княжьим делам. Сама она постоянно обновляла у себя настои по выведению ядов, потому что её пациентки дуры. Ну, это по словам Катерины.

Вторым же страшным случаем в дороге может стать нагноение ранки. Дуня этого не допустила бы и у неё было взято с собой всё, что нужно для обработки свежей раны, но легко можно было встретить на постоялом дворе раненого воина.

На самых первых этапах заражения крови этот процесс ещё можно было остановить без хирургии при помощи Катерининых снадобий. Ну и конечно же, у Дуни был с собой полный набор для лечения от простуды: всё же выехали из Москвы в дождливую пору.

Дуня уже въезжала во двор Горошковых, когда её нагнал холоп боярыни и она задала вопрос:

— Разве Евпраксия Елизаровна собиралась заезжать ко стольким боярыням?

— Вроде бы нет, — удивился вопросу воин, — от Федоровичей думали домой вернуться, но боярыня поддалась на уговоры старой подруги… — воин замолчал, вспоминая подробности, — Евфимии!

— Это которая Горшкова? Подруга Борецкой?

— Да, от неё наша матушка вышла весёлой и полной сил.

— Вот как, — нахмурилась Дуня, поражаясь наивности охраны.

Евдокия приняла помощь от боярича, слезая с его коня. А он уже объяснил встревоженным людям Горошковых, зачем приехал и для чего привёз боярышню.

Боярышня же пыталась понять, в чьем доме подлили отраву Кошкиной, но логика тут была бессильна. На месте отравителей Дуня поступила бы хитрее, а тут действовали прямо в лоб. Значит, очень хотелось отравить, а ещё не было страха наказания. Обакумовым, Федоровичам и Горошковым выгодно дружить с Кошкиной, да и не выстоять им против мести мужа Евпраксии Елизаровны. Он их в порошок сотрет, а вот подруга из детства Евфимия Горшкова… Евпраксия вышла замуж и уехала, а Евфимия осталась с Марфой и до сих пор они вместе.

Холоп сказал, что от Евфимии Кошкина уехала веселой, но вдруг это не веселье было, а вызванное отравой возбуждение?

Это состояние продлилось недолго и быстро перешло то ли в удушение, то ли жжение в горле, а может, и в паралич речи. Во всяком случае Евпраксия Елизаровна догадалась, что её отравили, но скорее всего уже плохо управляла своим телом и опять-таки что-то у неё случилось с горлом.

— Не молода ли она для лекаря? — начал возмущаться хозяин дома, и Дуня поняла, что сейчас будут препирательства с целью переложить всю вину на неё.

Этот расклад был настолько прозрачен, что стало противно.

— Я доверенное лицо боярыни и московского князя! Не пустите меня к женке думного боярина Кошкина — ждите худа не только от Якова Захарьевича, но и от нашего князя.

— Покажи бумаги, что ты доверенное лицо боярыни, — заупрямился Горошков.

Дуня прямо посмотрела на боярина и чуть склонила голову, словно решая не пройтись ли ей по его трупу. Её желание считала дворня и подтянулась к хозяину, а Гришка так вообще уже чуть ли не рычал, не терпя сомнений по поводу его боярышни. Молодой Овин выступил вперед, желая высказаться, но тут выскочила боярыня Горошкова и отталкивая мужа, ринулась к Дуне:

— Евдокия, как хорошо, что ты здесь! — воскликнула она. — Авдотья давеча говорила, что Евпраксиюшка приехала с двумя ближними боярышнями.

Дуня быстро сообразила, что Авдотья — это сноха Кошкиной и обратилась к ней:

— Евпраксию Елизаровну отравили, в этом нет сомнения, и чем быстрее начать лечение, тем лучше!

— Мы уже позвали лекаря, — быстро закивав, сообщила хозяйка. — Иоган Шниц лучший!

— Иван Васильевич не доверяет иноземным лекарям, — нахмурив брови, ответила Евдокия. — Они замучили его отца, велев палить своё тело, якобы это избавит его от кашля.

Боярыня в ужасе закрыла ладошками рот и растерянно посмотрела на мужа, потом на Дуню.

— Проводи меня к Евпраксии Елизаровне и расскажи, что случилось, — напирала Евдокия и хорошо, что рядом стоял молодой Овин.

Горошкова мелко закивала и замахав руками на мужа, с причитаниями поведала о том, как вначале всё было славно, а потом начался сущий ад! Непонятное поведение гостьи, охватившая её трясучка, мычание, бледность, закатывание глаз. Еле отбились от неё, а уж как страшно было!..

— Мы ещё батюшку пригласили, чтобы проверил Евпраксию на одержимость, — поделилась она и выжидающе посмотрела на юную ближнюю Кошкиной.

Евдокия резко выдохнула, сжимая свободную руку в кулак.

— Хорошо, — покладисто согласилась она, но тут же спросила: — А что, если он скажет, что бес у тебя в доме был?

— Как же это? — испугалась Горошкова. — У меня не может быть!

Евдокия бросила на неё оценивающий взгляд и сказала, как отрезала:

— А тут без вариантов: либо московскую посланницу мира отравила подруга Борецкой, не желая этого самого мира, либо она к тебе её послала, зная, что тут бесы.

— Да? — совсем растерялась хозяйка дома и остановилась.

Дуня подтолкнула её и мстительно припечатала:

— Да.

Если бы Горошкова не попыталась выставить Кошкину одержимой, надеясь замять сам факт отравления, то Евдокия не посмела бы так давить.

— Но как же? — искренне возмутилась хозяйка. — У нас чистый дом!.. Это всё она!

Дуня пристально посмотрела на Горошкову и та прошептала:

— Фимка Горшкова, вдова.

Евдокия пристально посмотрела на хозяйку дома, решая имеет она отношение к отравлению или просто боится слухов. Потом отвела взгляд и даже погладила женщину по плечу:

— Ты, боярыня, ни в чём не виновата, — успокаивающе произнесла она. — Молодец, что лекаря позвала, но я быстрее пришла и я помогу, — как можно мягче добавила. — Всё будет хорошо. А змее Горшковой ещё отольются твои слёзы. Ишь, подставить тебя вздумала!

— Да? — пролепетала хозяйка, до которой только сейчас стало доходить, что дело не в слухах о плохой еде в её доме.

— Да. Неужто не поняла, что Евфимия напоила ядом твою гостью, а сработал он уже у тебя дома. Ты иди, отдохни. Пришли сюда девку мне в помощь и жди вестей.

— Я сейчас, — засуетилась боярыня. — Сейчас всё устрою, а ты уж помоги Евпраксиюшке. Горе-то какое! Отравили! Да на нас с мужем вину взвалили! Ах, змея! Ах, дрянь какая!

Дуню уже трясло от Горошковой и от собственного уверения хозяйки дома в том, что отравительница Евфимия Горшкова. Она не сомневалась в её вине, но ведь есть презумпция невиновности… в будущем. А она попрала её, хотя считала это важным достижением общества.

На миг стало страшно, до чего она дойдет шаг за шагом, но прогнала слабость. Об этом будет думать потом. Сейчас во что бы ни стало надо было остановить болтовню об одержимости Кошкиной, и она это сделала.