Но их беседу прервала разгоревшаяся ссора между игроками в бильярд.

— Мне больше не посчастливилось сыграть в эту игру после того раза, — с досадой произнёс итальянец, гневно сверкая глазами на оккупировавших стол игроков.

— Так ты скучаешь, мастер? — вновь засмеялась Дуня. — На Москве знают много разных игр. Как выпадет снег, то все выйдут на расчищенные площадки и начнут играть в клюшкование. Но это подвижная игра, а есть ещё игры на ловкость и терпение, игры для развития ума.

— Терпением я не отличаюсь, а вот состязание ума… это интересно.

— Хорошо, — обрадовалась боярышня и повернувшись ко всем, произнесла: — Через пару дней я принесу сюда новую игру, но не уверена, что у всех получится в неё играть.

—Чай, не тупее московитов, — обиженно заворчали новгородцы, прислушивавшиеся к её беседе с фрязином изначально.

Фиорованти вновь раскланялся с боярышней и как только он отошел, Дуню с Мотей облепили местные девушки.

— А это правда, что княгиня Мария Борисовна устраивает турниры? — спросила самая смелая.

— Правда.

— А правда, что в них участвует чернь? — отчего-то шепотом задала вопрос её подружка.

— Что значит «чернь»? В турнире сражаются командами и побеждает сильнейшая.

— Но кто может быть лучше знати?

— Да вот святые отцы в прошлом сезоне вышли в финал! — захохотала Дуня. — Ух они всех там размазали по льду!

— Финал? А-а, понятно.

— Размазали?

—Э-э, сражались… — пояснила Евдокия.

Десятки любопытных глаз уставились на неё, и она не упустила момент:

— Ну, а как же! Народ, князь и церковь – едины! Мы вместе, в горе и в радости!

— Вот как, — загомонили вокруг.

— А мы слышали, что в Москве больше нет воинствующих монахов, — задал вопрос юноша из соседней группы. — Князь повелел всех убрать.

— Наоборот, князь просил выделить в дружину священников, чтобы они ходили с воинами в поход и поддерживали их духовно.

Опять слова Евдокии вызвали обсуждения.

— Говорят, что девушки у вас до замужества своего жениха не видят! — звонко выкрикнула купеческая девчонка, оставаясь с подружками чуть в стороне. Её вопрос вызвал смех, но ответа московской боярышни ждали

— Ну, наверное, есть такие родители, что находят жениха за тридевять земель и увидеться до свадьбы нет возможности, — согласилась Дуня, — но у нас каждое утро на улицах полно девчонок и жёнок, которые идут в гости к подругам, чтобы вместе заняться делом, да послушать новости. И уверяю вас, что ребята не дремлют в это время, — со смехом добавила она. — А когда начинаются турниры, то гуляния идут весь день, и на горках стоит веселый гомон, так что коли не сидеть дома, то жених будет известен.

Девицы понимающе засмеялись и плотнее обступили Дуню с Мотей.

— А наряды?

— Одеваются все по-разному. Прямо вот совсем по-разному, — воскликнула Евдокия, кладя руку на сердце, — но европейская одежа не приветствуется.

— Почему? Вон ляшки*(польки) как красиво одеты!

— Не возбраняется, пожалуйста. У нас кого только в Москве нет. Помимо самой разной одежды из других княжеств у нас татарские женки красочно одеваются, а ещё армянские наряды очень хороши. На рынке я видела продавали одёжу персиянки, так там вообще, — Дуня закатила глаза и шепотом продолжила: — Такая смешная шапочка с пером!

Ещё какое-то время девичья группа держалась вместе, но вскоре Дуня с Мотей услышали голос Кошкиной: — Боярышни, пора нам.

Попрощались намного теплее, чем раньше, да пошли. С Евпраксией Елизаровной уходила какая-то её подруга и с ней Кошкина отправилась обедать.

А девочки вернулись в дом Овиных. Дуне вновь предстояло рассказывать сказку скоморохам. В этот раз она подготовила для них сказ про зайку, которого лиса выгнала из дому, про трех поросят с их хлипкими домиками, и про репку и деда с семьей. Все с упором на хозяйственность и распознавание хитроумных врагов. Разве что в сказе про репку говорилось о дружбе и взаимопомощи. У скоморохов потихоньку копился запас Дуниных сказок, так как люди каждый раз просили повторить прошлое представление, и чтобы действие не затянулось, артисты выдавали новое по чуть-чуть. В это Дуня не вмешивалась, считая, что скоморохам виднее.

Уже стемнело, когда во двор посадника Овина (брата Кошкиной) влетел холоп боярыни:

— Беда! Евпраксия Елизаровна, матушка наша, отравлена.

Авдотья Захарьевна где стояла, там и села, Захарий Григорьевич схватился за сердце, боярич Захарка подошёл ближе к Моте, слуги хором заголосили:

— Убили!

Дуня с Мотей стояли белее свежего снега, а гул нарастал, пока посадник не рявкнул:

— Молчать! А ты говори толком, — приблизившись к холопу, он схватил его за грудки и начал трясти: — Говори, паршивец, почему боярыню не уберегли! Говори, собачья отрыжка!

Посадник был не в себе, но адекватных тут в данный момент не было.

— Я… мы… — задыхался воин, чувствуя свою вину и одновременно понимая, что от отравления он никак не мог уберечь хозяйку. — В гостях были у Натальи Обакумовой, потом гурьбой поехали к Фёдоровичам, встретили там Евфимию Горшкову, ну и к ней опосля гостить ходили, а дале к Горошковым двинулись и там матушка покачнулась, чудить начала. Насилу женки её успокоили, да поздно спохватились.

Дуня слушала, недовольно хмурясь тому, что Кошкиной пришлось буквально переходить от стола к столу и везде угоститься, чтобы не обидеть хозяев, а потом боярышню как из пушки вытолкнуло:

— Ты говоришь «чудить»?

— То не я говорю, а Горошкова.

— Это подруга Борецкой? — удивилась Дуня.

— Нет, подруга Марфы вдова Горшкова, а эта жёнка боярина Горошкова. Он сам себе на уме, — быстро и сердито ответил посадник и только хотел продолжить допрос сестринского холопа, как Дуня жестко повторила вопрос:

— Что значит «чудить начала»? Что Евпраксия Елизаровна делать стала?

— Дык, воду начала хлестать не приведи Господи, а потом персты в горло совать. Уж девки её пытались удержать, а она все одно… и трясётся вся, — со слезами на глазах закончил воин и повернувшись к брату боярыни плаксиво запричитал:

— Что я скажу хозяину-батюшке? Не уберег от ворогов!

Но Дуня уже не слушала, а сломя голову бежала к лекарскому коробу.

Глава 19.

— Гриша!!! — заорала Дуня, выскочив во двор. — Гришка, звезду те в лоб для ума и скорости, на коня и меня с собой! Живо!

— Бегу! — раздалось из дома, но прежде чем боярышня ринулась обратно, послышался грохот, а потом окошко было выставлено вон и следом выскочил Григорий. — Я здесь боярышня! Сейчас коня седлаю…

— Бери любого осёдланного или охлябь*(без седла) поедем…

Боярышня не договорила, как в доме послышались возмущенные женские вопли, а потом из того же оконного проема выскочили Гришкины ребята. Правда, на их лицах было больше озорства, чем обеспокоенности, но на конюшню они метнулись стрелой. Дуня успела крикнуть им вдогонку:

— Велите возок с постелью приготовить и отправьте его к боярыне Горошковой. А мы с Гришей наперёд поедем!

— Боярышня, не удержу тебя спереди, — предупредил её воин, показывая, что его конь не оседлан.

— Сзади сяду, — отрезала Дуня, — дорогу знаешь?

— Я знаю! — быстро ответил выскочивший из дома сын Овиных. — И прости меня, Евдокия Вячеславна, но сидеть тебе позади свого холопа, заголив ноги, стыдно.

Дуня сердито зыркнула, но к бояричу подвели осёдланного коня, а он вскочил в седло и уже протягивал ей руку, чтобы усадить впереди себя.

Не теряя времени, она воспользовалась помощью, и они помчались вперёд. Григорий орал, чтобы расступились, а сын Овиных, крепко придерживая гостью, вцепившуюся в свой короб с лекарствами, ехал следом. Народ возмущался, но видя встревоженное лицо Гришки, а позади него пару, которая тоже была крайне сосредоточена, а не весела, расступался.

— Объясни, что ты сорвалась с места? — прямо в ухо Дуни, задал вопрос племянник Кошкиной.

— Евпраксию Елизаровну отравили…