– Она просто выпускает пар.

Мы сняли одежду Роджера с целой кучи плечиков и на обратной дороге заскочили в автобус, где меня встретил футбольный рев на максимум децибел.

– Тоби, – позвал я, напрягая до предела голос. – С тобой все в порядке?

– Да, папочка, – он сделал немного потише. – Папочка, по телеку показывали Стрэттон-Парк! Все флаги показывали, и воздушный замок, и вообще все. Звали всех приезжать, скачки продолжаются, говорили, что получился настоящий праздник.

– Замечательно! – сказал я. – Хочешь поехать с нами к конюшням?

– Нет, спасибо.

– О'кей, увидимся позже.

Я рассказал Дарту про телепередачу.

– Это Оливер, он сумел это организовать, – заметил Дарт. – Я слышал, как он выкручивал руки телевизионщикам. Хочу сказать, они с Роджером и с вами, ну… вы такое сумели сделать…

– И Генри.

– Отец говорит, что семья неправильно вас восприняла. Говорит, не нужно было слушать Кита.

– Хорошо.

– Но он очень тревожится за Ребекку.

Я бы тоже потревожился, подумал я, если бы она была моя дочь.

Дарт передал плечики сестре, которая, не открывая рта, молча ушла с ними. Он сходил в контору еще и для того, чтобы отдать ключи Роджеру от джипа, которые взял у меня, чтобы, как он сказал, не беспокоить мои ноги, и там рассказал Роджеру и Оливеру про телепередачу, в которой главной новостью был наш большой шатер. Под конец он предложил мне выпить пива с сандвичем, чтобы ему можно было обойтись без стрэттоновского ленча.

– Кит, Ханна, Джек и Имоджин, – перечислил он. – От одного этого начнется изжога. – И потом: – Вы слышали, полиция забрала мои старые колеса на экспертизу?

– Нет, – ответил я, пытаясь найти у него на лице какие-нибудь следы озабоченности, но напрасно. – Не слышал.

– Вот досада, – проговорил он. – Придется брать машину в аренду. Я сказал полицейским, что пришлю им счет, они только хмыкнули. У меня эта бомба уже в печенках сидит. – Он с ухмылкой кивнул на мою палочку. – И у вас, наверное, тоже.

Когда мы добрались до бара, Филиппа Фаулдз уже скрылась, во всяком случае, нигде поблизости ее обнаружить не удалось. Мы с Дартом пили и жевали, и я сказал ему, что читал об одном рецепте для выращивания волос.

Он с подозрением, ожидая какую-нибудь западню, посмотрел на меня.

– Разыгрываете?

– Почему же, – с серьезным видом произнес я. – Это было бы слишком жестоко.

– Хинин, – догадался он, – и пенициллин.

– Правильно. Так вот, это снадобье от облысения взято из мексиканского справочника для лекарей, написанного в 1552 году.

– Я готов на все.

– Растолочь мыльный корень, – сказал я, – вскипятить в собачьей моче, бросить туда одну-две древесных лягушки и горстку гусениц…

– Ну и гад же вы, – обиделся он.

– Но так написано в книге.

– Вы бессовестный врун.

– Ацтеки клялись, что это хорошее лекарство.

– Я брошу вас Киту, – проговорил он. – Я собственным каблуком раздавлю вас.

– Книга называется «Кодекс парикмахера». Пятьсот лет назад это было серьезное медицинское произведение.

– Тогда что такое мыльный корень?

– Не знаю.

– Интересно, – мечтательно проговорил он, – помогает это или нет.

Перед первым заездом мы с Дартом стояли, положив руки на ограду парадного круга, наблюдая, как Конрад и Виктория разговаривают с дочерью-жокеем Ребеккой. Вместе с тренером они составляли одну из нескольких групп, озабоченно поглядывавших на своих четвероногих подопечных, терпеливо переминавшихся с ноги на ногу или прохаживающихся вокруг них на поводу у помощника конюха. Все они прикидывались, будто деловито оценивают шансы, но на самом деле сгорали от желания выиграть.

– Надо отдать должное, – проговорил Дарт, не в силах устоять перед соблазном высказать свое мнение, – Ребекка умеет отлично скакать.

– Да уж наверное, иначе бы не попала в число первых жокеев Англии.

– Она на два года моложе меня, а я не помню случая, чтобы лошадь хоть раз вскинулась на нее. Меня один раз лягнули, и я решил, большое спасибо, с меня хватит, но Ребекка… – В его голосе прозвучала уже знакомая мне смесь неприязни и уважения. – Она ломала кости, разбивалась, и все ничего. Я бы не смог желать победы так, как она жаждет побеждать.

– По-моему, – заметил я, – все люди с большими амбициями такие, по крайней мере какое-то время.

Он повернулся ко мне:

– А вы?

– Боюсь, нет.

– И я тоже.

– Потому-то мы и стоим здесь, – сказал я, – и наблюдаем за вашей сестрой.

Дарт покачал головой:

– До чего же вы просто смотрите на вещи.

Дали сигнал жокеям садиться по коням. Одетая в традиционные стрэттоновские цвета – куртка в сине-зеленую клетку на спине и груди с совершенно не в тон оранжевыми и ярко-красными рукавами – Ребекка легко, как перышко, вспорхнула в седло, ее маленькое стройное тело силуэтом мелькнуло в воздухе. От вспышки нервозности, вызванной самой тривиальной причиной – отсутствием плечиков, не осталось и следа, теперь мы видели перед собой спокойного, сосредоточенного профессионала, полностью владеющего собой и готового показать свое искусство зрителям.

Видно было, что Дарт наблюдает за ней с двойственным чувством. Он смотрел на сестру, которая затмила его мужской доблестью, которую он должен был бы, но не мог проявлять сам; смотрел с восхищением и неприязнью, понимал ее, но не любил.

Конрадовский скакун Темпестекси по сравнению с некоторыми другими на кругу имел длинноватое тело и коротковатые ноги. В скачках с препятствиями на две мили, как явствовало из афишки, участвовали лошади, которые не выигрывали скачки с препятствиями до первого января. Темпестекси, выигравший одни скачки после этой даты, получил штраф и должен был нести дополнительный семифунтовый груз, но, несмотря на это, все равно считался фаворитом.

Я поинтересовался у Дарта, сколько скакунов содержит его отец и сколько готовит для бегов, он сказал пять, как ему кажется, хотя их то больше, то меньше – все зависит от их ног.

– Сухожилия, – ограничился он коротким объяснением. – Конские сухожилия такие же деликатные штуки, как скрипичные струны. В данный момент Темпестекси – для отца свет в окошке, все его надежды и мечты. Пока у него никаких проблем с ногами.

– Конрад делает ставки?

– Нет. Ставит мама. И Кит. Он сейчас поставил бы на Доувер-хаус, если бы тот принадлежал ему, поверьте мне. Он бы поставил на кон все, буквально все, до чего только смог бы дотянуться. Если Ребекка не придет первой, Кит просто прикончит ее.

– Это ему не поможет.

Дарт захохотал.

– Уж кому-кому, а вам-то должно быть известно, что у Кита логика никогда не берет верх над чувствами.

Лошади потянулись с парадного круга к скаковой дорожке, и мы с Дартом тронулись по направлению к импровизированным трибунам, появившимся на свет благодаря усилиям Генри.

Стоячие трибуны были набиты битком, и я всерьез беспокоился, не окажется ли хвастовством обещание Генри, что с ними ни при каких обстоятельствах ничего не случится. За последний час толпы народа вливались на ипподром подобно полноводной реке и буквально наводнили асфальтовый бордюр перед трибунами, захлестнули не только большой шатер, но и букмекерскую, в воздухе стоял ровный гул, создаваемый большой массой людей. В буфеты, столовые, кафетерии невозможно было пробиться, всюду скопились очереди. Люди давились в барах, долго ждали своего череда в тотализаторе, в кассах при входе давно уже распродали заранее отпечатанные входные билеты и афишки. В конторе самая большая копировальная машина работала на пределе мощности, печатая бумажки, которые должны были заменять привычные билеты, и чуть было не дымилась от напряжения.

Мимо нас промчался Оливер, на секунду задержавшись, чтобы вытереть пот со лба и поделиться радостным возбуждением:

– Подумать только, что может сделать телевидение!

– Ну что же, просто вы хорошо поработали.

Ожидая старта первого заезда, я сказал Дарту: