Вплоть до 1868 года феодалы старались не допускать ухода крестьян в другие владения, боясь, что соседи соберут у себя больше людей, произведут излишки риса и, следовательно, смогут содержать большее войско. (Примечательно, что и революция Мэйдзи, и отмена крепостного права на Руси пришлись на одно и то же десятилетие прошлого века — свидетельство того, что Россия и Япония, можно сказать, почти одновременно стали подтягиваться к западноевропейским странам, решая каждая по-своему вопросы общественных отношений и развития производительных сил). По этой же причине вплоть до XIX века в Японии старались не возводить мостов через реки и потоки, так как это облегчало бы сообщение между деревнями. Все это и определило стиль жизни нации на века: из года в год, в одной и той же деревне, дверь в дверь с одними и теми же соседями. Теснота, обусловленная небольшими по площади равнинами, полностью исключала уединение. Японец с древних времен привык быть на людях, составляя часть неизменной общности — соседства, подчинять его интересам свою собственную жизнь. И до сего времени один из основных принципов отношений в японском обществе гласит: личность во внимание не принимается.
Конечно, к нашему времени и личность и общество в Японии претерпели значительные изменения, особенно если вспомнить время, когда развивающийся и крепнувший японский капитализм активно использовал идеологическую надстройку общества, готовя народ к тому самому периоду «межнациональных войн», о которых говорит Кларк, а по существу — к эпохе агрессии и территориальных захватов.
Могло ли все это пройти бесследно для идеологического настроя общества, могло ли не затронуть духа нации?!
В последнее время, когда прогрессивные силы Японии заявляют о нравственном кризисе в стране, такие идеологи буржуазного мира, как Кларк, особых тревог не испытывают. Наоборот, тот же Кларк полагает, что японскому обществу при его склонности к коллективизму следует обеспечить несколько большее развитие индивидуализма. Правда, Кларк торопливо оговаривается: воспитывая в японцах индивидуализм, не следует увлекаться, учитывая печальный опыт западных стран и в первую очередь США, где, как известно, бурный расцвет «индивидуальности» в числе прочих результатов вывел американцев на одно из первых мест в мире по количеству совершаемых преступлений.
Оговорка, однако, остается оговоркой. Главное же в том, что, конструируя идеального, с его точки зрения, «неидеологичного» японца, Кларк желал бы скрестить «принцип коллективизма» японцев, несущий па себе печать феодального рабства, с некоторой долей 'буржуазного индивидуализма. В итоге такого скрещивания получилось бы не что иное, как идеальный объект капиталистической эксплуатации.
Не о том ли хлопочет и вся буржуазная пропаганда? Она тоже за коллективизм, если, конечно, он означает всего лишь покорность общественному мнению, порядкам и установлениям буржуазного общества. Она тоже всегда за то, чтобы «допустить большее развитие индивидуальности». При этом важно подчеркнуть, что речь идет отнюдь не о всестороннем развитии личности, которая подавлялась в японцах на протяжении всей истории и продолжает подавляться в наши дни.
За всю предшествовавшую историю правящим силам в значительной степени удавалось воспитывать в японцах покорность существующим порядкам. И все же, по определению японских историков, новейшая история страны — это процесс постепенного отказа японцев от системы ценностей, навязанной им господствующими классами. Японские буржуазные ученые делят историю своей страны на четыре периода: древний,-эпоху феодализма, новую и новейшую историю. В основе такого деления они видят не что иное, как смену идеалов, ценностной ориентации общества. Самая значительная ломка в этой ориентации, сокрушившая многие вековые устои нации, связана с поражением Японии во второй мировой войне.
1945 год явился переломным в истории Японии. Преступная политика милитаристской клики, стоившая неисчислимых жертв японскому народу, который первым испытал на себе ужасы атомной бомбардировки, привела страну к катастрофе. Однако здоровые корни нации помогли японцам выстоять. Послевоенный период открыл новую страницу в жизни страны. Ныне действующая конституция Японии, не отменив статус императора, тем не менее провозгласила суверенную власть народа, отказ от ведения войны, от наличия вооруженных сил, гарантировала гражданам многие демократические права и свободы. От бесправного полуфеодального милитаристского общества Япония шагнула к развитому буржуазно-демократическому.
Публичный отказ императора от своего «божественного происхождения» привел, как думалось многим, обычного, так называемого среднего японца в состояние, близкое к шоку: многовековой дурман, казалось, не позволит сознанию совершить столь резкий поворот. Однако поворот свершился. Процесс, начавшийся пресловутыми харакири офицерства у стен императорского дворца, пройдя несколько стадий, привел к крушению феодальной идеологии, в основе которой лежало поклонение императорскому роду. Началось немыслимое для всей предыдущей истории Японии бурное проникновение из внешнего мира различных идеалов и ценностных представлений — от привнесенных американцами идей «либерализации» до многочисленных новых философско-религиозных Концепций. Наиболее серьезным оппонентом пестрой системе буржуазных «ценностей» явилась теория марксизма-ленинизма, идеология рабочего класса, Коммунистической партии Японии, созданной еще в 1922 году, но до конца второй мировой войны вынужденной действовать в подполье.
Послевоенный период истории Японии был отмечен активной борьбой трудящихся за свои гражданские права, за независимый, мирный курс страны на международной арене. Эта борьба нашла горячие отклики во всем мире. Достаточно вспомнить события 60-х годов, когда Япония бурлила многочисленными массовыми демонстрациями против заключения японо-американского договора безопасности, не говоря уже о ежегодных «весенних наступлениях» — своеобразной форме классовых выступлений, принесших немалые успехи японским трудящимся.
В современной Японии все труднее подавлять развитие передовой мысли, препятствовать распространению прогрессивной идеологии. Многочисленные теории деидеологизации, отменяя прогрессивную идеологию как «устаревшую» в одном случае, как «чуждую» японцам в другом, по существу, торопятся объявить об утрате стремления к высоким идеалам, к тому, чем испокон веков жил и до сих пор продолжает жить мыслящий человек. Возникающий при этом вакуум спешат заполнить, смотря по обстановке, сиюминутными целями, выдаваемыми за истинные ценности. И здесь на первом плане выступает любезная бизнесу идеология потребления.
Еще совсем недавно страны Запада (дальневосточную Японию, в силу ее развитой экономики, обычно также включают в их число) бурно переживали период «всеобщего благосостояния»: «Покупай — и ты король!» На деле же потребительство ведет к духовному обнищанию личности. Человек,, воспитанный в духе потребительства, теряет лицо гражданина и в конечном счете вырождается в крайнего индивидуалиста, угрожающего человеческой общности в целом.
Японским традициям потребительство долгое время было чуждо: многие века правящим силам было выгодно сдерживать личное потребление населения, чему служила этика аскетизма, планомерно насаждавшаяся и в результате проникшая в плоть и кровь японца. Одним из способов воспитания в народе подобной «скромности» запросов являлась сохранявшаяся не одно столетие жесткая регламентация в пище и в одежде — вплоть до цвета и качества материи, допустимой для изготовления одежды простолюдина. Привычка народа отказывать себе буквально во всем принесла «богатые плоды» во время подготовки и развязывания войны на Тихом океане: японскому милитаризму могло не хватать топлива для самолетов, но всегда в избытке имелись людские ресурсы — в высшей степени непритязательные, не притязавшие даже на сохранение собственной жизни.
Однако в послевоенный период японский капитализм встал перед необходимостью искать новые направления развития — уже в рамках мирной конституции, провозгласившей отказ от ведения войны, от производства и экспорта наступательных видов вооружения. Это вынудило правящие классы по-новому взглянуть на потребление, увидеть в производстве и сбыте товаров массового спроса серьезный источник получения прибылей и расширения капиталовложений, в том числе за рубежом.
