Волнуюсь. Страшно. Впервые такое.

Ладно, надо найти раздевалку. Где она? Пойду спрошу.

И… боже, какой же ошибкой было идти к детям. Хотя может… благословением?

— Здравствуйте, — сказал я немного шепеляво, но в целом нормально, — А где тут раздевалка?

— Мы туда пойдём, — указал рыжий мальчик за свою спину, — Там наши раздевалки. Личные!

— Мне… в другую. В общую.

Они закатили глаза и замотали головой.

— Ясно. Простак нищий, — прогундел он, — Тебе в общую. Иди сам ищи.

— Я не нищий. Я просто спросил, где раздевалка, — сжимаю кулаки, — Вам что, так сложно сказать?..

— Нам — легко! Но не скажем. Папа говорит, что бедностью заразимся! А ты что, дружить с нами хочешь? — ехидничал он, вызывая улыбки друзей, — Что это за шапка? Ушанка? Фу, прошлый век! Что за куртка? У меня вот Болансеага! И вообще — ты беззубый и шепелявый!

— Но зубы у всех выпадают. Это же нормаль…

— У меня не выпали! И не выпадут!

Ухмыляются. Смотрят. Наслаждаются. И для них это не впервой, они сюда за этим и пришли. Они не просто так стоят у входа — они выискивают жертв.

Они знают, что победы им обеспечены.

— Ты же в курсе, что твою победу купили? Что без родителей… ты сам ни на что не способен, — пробормотал я.

— Что? Ты вообще офигел, дебил нищий⁈

— Ну почему нельзя быть нормальными людьми! Ну почему вы все вечно такие наглые упыри⁈ Мы же дети! Мы должны дружить!

— Мы дружим. Но не с тобой, — сказал рыжий противный мальчик, — И это не правда! Никто мне ничего не покупал! Я сам всех…

— Нет, — покачал я головой, — Нет. И ты это знаешь. Твои победы… ничего не стоят.

Мальчик сжал кулак. Он весь покраснел, надулся, стал похож на разъярённого бычка. Наверняка ведь понимает, что я прав. Что удовольствий от его побед не так уж, по факту, и много. Что его просто хотят порадовать.

И друзья его понимают. Они уже не такие мелкие и тупые.

Я же вздохнул и развернулся. Плевать. Сам найду. Общая так общая. Медаль всё равно для всех одинаковая.

— Д-да пошёл ты! Я тебя победю! — рявкнул он в спину.

— Ладно.

— И ты не убежишь уже, дурак, воняющий шоколадом!

— Ага, — отмахиваюсь, находя раздевалку.

— И… и вообще… с мамой пришёл, выскочка⁈ Знаешь, что я с мамой делал твоей⁈ Я… я в кино её водил! Понял⁈ И… и за попу щупал!

Я остановился. Замер. И медленно повернулся.

Что?

— Причём… тут моя мама? — не понял я.

— Ха! При том!

— З-зачем ты так? Что она тебе сделала? — я искренне не понимал, — Ты… вообще, что мелишь-то?..

И тут, поняв, что меня удалось зацепить за живое, рыжий мальчик разворачивается и начинает уходить.

Ч-что? Он так сказал про мою… маму? Про мою любимую мамулю? Этого маленького человека, про эту святую женщину, которая готова горы ради меня свернуть, которая всю жизнь будет дарить мне теплоту, любовь и заботу? Про самого дорого мне человека?

— Извинись! Эй!

— Всё, иди в жопу, — он отмахнулся и пошёл в отдельную раздевалку, —

И все они тоже развернулись.

Я молча стоял и смотрел им в затылок. Мои глаза широко распахнуты, а в голове туман. Я не верил. Отказывался. Что я только что услышал? Никто себе такого не позволял, эту наглость и этот бред!

Это же вообще переходит все черты. Разве аристократы… настолько верят в свою неуязвимость?

Прозвучал голос ведущего. Говорил переодеваться. Я молча иду в общую раздевалку. Людей здесь немного, все хмурые.

Надеваю шорты и майку. Беру шлем, капу и перчатки.

Голова в тумане и, погружённый в мысли, я действую на автомате. Выхожу на арену. Она была поделена на три боксёрских ринга. Участники ждут на лавочке, зрители на трибунах повыше.

Оглядываюсь. Да. Вижу. Зрителей в принципе немного, но моя семья выделялась даже на фоне богатеев. Красавцы и красавицы, лучезарные улыбки и переживающие глаза.

И мой взгляд упал на маму. Она, невинный ангелочек, даже не понимает, что десять минут назад её оскорбили. Приплели из-за какой-то чуши!

Я внимательно посмотрел ей в глаза. В её голубые, большие глаза.

И тогда… туман начал рассеиваться.

— Михаэль Кайзер и Иван Иванов! — объявили меня.

Я поднимаюсь на ринг. Сюда же поднимался рыжий мальчик. Иван, значит, да? Это он. Выше и больше меня, явно старше. Лет девять ему? Десять? Мы не должны были встретиться на ринге, разница заметна сразу.

Но встретились. Потому что папа Вани хочет, чтобы он победил.

Мы были в первой дерущейся тройке, так что слушали правила на весь зал: без борьбы и ударов ногами, до нокдауна, остановки или победы по очкам. Три нарушения — дисквалификация. Золотая медаль за пять побед.

— Что за имя дурацкое, — улыбался он, — Михаэль. Что, уже хочешь к ма-а-амочке⁈ Ну заплачь, бедняк!

Я выдыхаю. Ощущение прикованных ко мне взглядов никуда не пропадало, а звуки зрителей так же отрезали все другие.

Но сейчас тишина была не от волнения.

Я остановился, выдохнул и задрал наверх три пальца. Все увидели. Затем опустил руку и указал ими на Ваню.

— Насчёт три — ты опозоришься, — сказал я, развернулся и пошёл к своему углу.

Вставляю капу. Надеваю шлем. Завязываю перчатки.

Раздаётся гонг.

Всё. Бой.

Иван двигается аккуратно, но уверенно. Стойка есть, шагать умеет. Явно боксирует хорошо для возраста. Ребёнка моей комплекции он должен был просто перемолоть, слишком велика разница что в опыте, что в габаритах.

Но…

— Раз.

Я пробиваю с ноги по его бедру!

Ваня мычит и падает на колено в первые же секунды, не успев даже нанести мне удар!

«Попадание по рубцу апатии»

— Стоп! — кричит судья, — Кайзер, первое нарушение! Без ног!

— Я знаю, — пробормотал я.

Иван поднимает голову и недоумённо на меня смотрит. Да, я помню правила. Без ног. Три нарушения.

— Вставай, — спокойно сказал я.

Встаёт.

Самая мощная моя часть — ноги. Я много бегал, много прыгал, рано начал ходить. Удары ногами — моя короночка.

Поэтому…

Раздаётся гонг, Иван делает неаккуратный шаг, целится, и уже бьёт боковым, как…

— Два.

Бах! Снова лоукик, снова в то же место! Я высекаю ляшку этой грёбанной свиньи, уже с двух ударов покрывая её синей гематомой!

— М-МЫА! — выкрикивает рыжий мальчик, падая на колено.

«Попадание по рубцу апатии»

— Стоп! — кричит судья, — Кайзер! Ты издеваешься⁈ Последнее предупреждение!

— Ага. Помню, — бормочу.

Иван жмурится и тяжело дышит, держась за ногу. Он поднимает на меня взгляд и смотрит… со страхом.

Он не сделал ни удара, он даже не сократил дистанцию, чтобы попасть! Однако он понимает, что если я ударю так ещё раз — он автоматом победил. И либо я не буду пользоваться козырем, либо проигрываю.

Поэтому он встаёт и хромает в свой угол. Ведь сейчас — его реальный шанс.

Хех.

— Бой!

Ваня поднимает руку и встаёт в стойку. Я не хочу его утруждать, поэтому сам сокращаю дистанцию.

Ваня подумал, что можно боксировать.

Ваня был прав.

А ещё Ваня был для меня лишь мясом.

Ведь стоило Ване наступить на переднюю хромающую ножку, как его защита опустилась и тогда… наконец…

— Три.

БАХ!

ВЫЛЕТАЕТ КАПА! ВЫЛЕТАЮТ ЗУБЫ!

КРОВЬЮ ОН ЗАХАРКАЛ, НАДКУСЫВАЯ ГУБЫ.

— СТОП! — кричит судья.

Иван валится набок, дрожащими руками держась за рот. Он мычал, смотрел на кровь и лежащие молочные зубы.

Сюда уже бежал тренер и, судя по цвету волос, его отец в пиджаке.

Иван поднимает на меня глаза. Огромные. Распахнутые. Его лицо побледнело, а дыхание срывалось. Он лежит и извивается каее червяк, в собственной же крови, собирая свои же зубы.

И смотрит на меня. В низу. В грязи.

— Ну давай, давааай, заплачь! — захныкал я, наклоняясь к нему.

— М-м… — его губы задрожали.

— Уа-уа-уа! Ну давай, ребёнок, слёзки пошли, да? Ну давай, девочка, заплааачь!

— М-м-муа-а-а-а! — заревел ребёнок, — Папа! Папааа! Мои жубки! Мои жубкииии! Мне бойноооо! — она верещал на весь зал.