– Готов к финальной точке в игре? – спрашиваю я, когда экскурсия заканчивается. – Это очень просто.

– Готов. – Он вынимает наушник и ждет.

– Найди картину, которая лучше всего отражает твою жизнь. Две минуты на таймере.

Он оглядывается по сторонам:

– Их так много.

– Если сдаешься, я возьму последнее очко за победу. – Я перекидываю волосы вперед через плечо.

Он напрягается.

– Hana, dul, set[51], погнали.

Через тридцать секунд я уже проклинаю себя. Задание требует излишней откровенности, и я чувствую себя уязвимой. Передо мной косяк рыб, и одна из них плывет в противоположном направлении, но это не я, а Фиби. Я перехожу к кубистическому пейзажу с деревом на холме и рассматриваю его, но, хотя не понимаю смысла, твердо знаю, что это тоже не про меня. Когда таймер подает сигнал, я оказываюсь перед фиолетовыми силуэтами двух маленьких девочек в коротких платьицах. Они держатся за руки и смотрят на высокую стену. Будь мы с Фиби ближе по возрасту, сложились бы между нами другие отношения? Смогли бы мы довериться друг другу, чтобы вместе построить что-то, выходящее за пределы нашей общей ДНК?

– Готова? – окликает меня Джихун.

Я быстро отворачиваюсь от изображения. Нет смысла задаваться вопросом «Что, если?», когда у нас те отношения, что есть.

– Да. – Я оглядываюсь и указываю на кубистическое дерево: – Вот моя картина. Я – дерево, и мне нравится за всем присматривать. – По-моему, вполне безопасный ответ.

Он смотрит на меня так, будто знает, что я что-то скрываю, а затем отходит в сторону. Позади него дверь, настоящая, и на ней нарисованы две двери, в каждой из которых открываются еще две, и так дальше, пока двери не становятся размером с десятицентовик. Зрелище гипнотическое.

– Почему? – спрашиваю я.

Джихун встает перед изображением, обводя пальцами тонкий красный контур одной из дверей.

– Каждый раз, проходя через одну дверь в жизни, мы оказываемся перед выбором из двух других закрытых дверей.

– Что, если ты выберешь не ту дверь? Ты возвращаешься?

Он не отводит взгляда.

– Нет. Ты продолжаешь идти и надеешься, что следующий выбор будет правильным.

Это звучит как нечто сокровенное, что заставляет меня нервничать. Когда мой последний бойфренд порвал со мной, он сказал, что у меня эмоциональный интеллект баклажана – я перефразирую, но не могу поспорить с этим сравнением. Я чувствую себя здесь не в своей тарелке, как будто чего-то не понимаю и, если ляпну что-то не то, испорчу все на свете.

Я откашливаюсь и решаю оставить все как есть, не рискуя копать глубже.

– Ты победил. Это даже не обсуждается.

Он отвешивает глубокий поклон.

– Ты была достойным противником, но я смиренно принимаю свой триумф.

По крайней мере, он остроумный победитель.

– Десерт? – предлагаю я.

Он в последний раз окидывает взглядом переулок и кивает. Мы возвращаемся в машину, и всю дорогу я продолжаю болтать. Мы проезжаем мимо ресторана с олдскульной вывеской закусочной.

– Хана втрескалась в одного из официантов в том заведении.

– Что-то из этого вышло?

– Хана так переволновалась, что пролила на него напиток, а затем опрокинула на пол тарелку с жареной картошкой. Она даже не узнала его имени, и мы больше туда не возвращались.

Он смотрит через заднее окно на ресторан.

– Почему он ей понравился?

– Почему кто-то кому-то нравится? Феромоны. Красивые волосы. Изгиб губ в улыбке. – Как у него, например, но я упорно избегаю смотреть в его сторону. – Ты веришь в любовь с первого взгляда?

Я смеюсь.

– Хана не была влюблена в того парня. Иначе она бы осталась и завоевала его сердце.

– А я верю, – голос Джихуна звучит твердо.

Я стряхиваю красную нитку, прилипшую к моей рубашке.

– Тогда я надеюсь, что ты ее найдешь, – я стараюсь говорить непринужденно, но мне неловко от этого разговора.

Джихун – хороший человек. Я хочу, чтобы он был счастлив, но мысль о том, что он в кого-то влюбится, совершенно некстати расстраивает меня. Мы как будто построили странный маленький мир, только для нас двоих. Я теперь даже возвращаюсь раньше с работы, чтобы повидаться с ним, и каждый раз, когда открываю дверь и застаю его дома, мое сердце подпрыгивает от радости, которая нисколько не уменьшается от осознания того, что он здесь лишь на ограниченное время. На самом деле это облегчает задачу, позволяет воспринимать происходящее как краткосрочный летний роман. А что? Я – Сэнди, он – Дэнни[52]. Ну, вроде того. Я бы щеголяла в тех облегающих кожаных брюках.

Вскоре мы добираемся до «Юни-Лэнд», неприметного магазинчика в тихом переулке.

Я подаюсь вперед:

– Грегор? Ты с нами?

Он смотрит в зеркало заднего вида:

– Мисс Хуэй, вам не следует искушать меня, когда я на работе.

– Для тебя я – Ари, потому что мисс Хуэй – моя мать. Ты же любишь мороженое. Зеленый чай или праздничный торт?

Он смеется, смиряясь с неизбежностью:

– Праздничный торт. Двойная посыпка.

– Я мигом.

Джихун следует за мной и хмурит брови, оглядывая узкую улочку.

– Мы едим здесь? – Я понимаю его беспокойство, потому что место не самое живописное.

– Вон там.

Слева от нас маленькая занавешенная дверь, а за ней открывается настоящая фантазия. Мы попадаем в магазин мороженого, ныряя в розово-мятно-зеленый водоворот сладостей, разбавленный темно-синими головами единорогов, развешанными по стенам. Я наткнулась на это кафе тайяки[53], когда прогуливалась по городу, и была буквально очарована. Надеюсь, Джихуну тоже понравится.

Так и есть, и я улыбаюсь, когда он, как зачарованный, направляется к витрине с рожками, но не традиционными вафельными, а в форме рыбок из теста со всевозможными начинками.

– Ты первая, – говорит он, пока у самого глаза разбегаются.

Я делаю заказ для Грегора, а себе беру мороженое с заварным кремом и зеленым чаем. Джихун раздумывает, прежде чем заказать фирменный «единорог»: разноцветную феерию с маленькими пастельно-розовыми ушками моти [54] и золотым рогом.

Как только мы получаем наши заказы, я киваю на дальнюю стену, где две женщины кокетливо позируют с мороженым.

– Фотостена, – объясняю я. – Хочешь сделать снимок для своих социальных сетей?

– Нет. – Резкий ответ настолько не похож на обычно спокойного Джихуна, что застает меня врасплох. Замечая мою реакцию, он смотрит на меня из-под опущенных полей своей шляпы. – Я шифруюсь, из-за тетушки.

– Конечно. – Хана убьет меня, если я позволю ее маме узнать, что Джихун здесь. По крайней мере, один из нас это помнит.

В машине он снимает маску. Мы втроем наслаждаемся лакомством, а затем пытаемся протереть руки салфетками, которые рвутся при контакте с липкой кожей. Грегор заводит машину и ворчит себе под нос, когда ладони прилипают к рулю.

Я сдаюсь и обтираю руки о брюки, оставляя бумажный пух на ткани.

– Тебе было весело сегодня?

– Ты, должно быть, блестящий работник, – серьезно говорит он. – Знаешь, как доставить мне удовольствие.

Я знаю, что английский у него четвертый язык – однажды он обмолвился, что говорит еще на японском и китайском мандарине, – но от его формулировок кровь приливает к моему лицу.

– Просто удачные догадки.

– Нет, – он качает головой. – Ты запомнила наш разговор и совместила его со своим знанием города, чтобы придумать нечто уникальное. Ты очень внимательна к деталям.

– Я чувствую себя виноватой из-за того, что провожу с тобой не так много времени, – признаюсь я. Учти это, Хана. Я могу быть хорошей хозяйкой.

Он улыбается.

– Спасибо тебе за прекрасный день. Я смог забыть о своих тревогах.

Я смотрю на него с любопытством.

– И все же тебе это помогло?