В Магаданской области началась весна. Для любого человека, живущего в европейской части России, это значило бы, что начался март, но здесь, на севере, и март, и апрель – это еще зимние месяцы. Весна начинается не раньше середины мая. Только к этому времени снег понемногу стаивает, температура воздуха становится плюсовой, и тундра начинает цвести. Впрочем, Магаданская область – это не только тундра. По размерам она входит в первую пятерку по стране, на ее территории легко уместилась бы парочка Франций, да еще и какая-нибудь Португалия в придачу, и географические зоны на территории области есть разные. На юге Колымского края, там, где он граничит с Хабаровской областью, тундра и лесотундра уступают место лиственничной тайге, в этих местах к середине мая уже совсем тепло – по северным меркам, разумеется. Лиственницы и кустарники покрываются зеленью, а таежные звери обзаводятся потомством. А еще это то самое время, которое издавна называлось на Колыме «зеленым прокурором», временем побегов. Зимой бежать из северного лагеря нельзя. Вернее, бежать-то, конечно, можно, и даже очень легко. Но убежишь недалеко. Прожить зимой в этих местах можно два-три дня, ну, если очень постараться и хорошо подготовиться, то неделю. Голод и холод – два великих врага беглеца убивают надежней пуль охранников. Зимой за беглыми зэками, если такие все-таки найдутся, даже погони не посылают. Кончатся холода – сами отыщутся. В виде «подснежников».

Весна иное дело – под каждым кустом хаза. Ночами, конечно, холодно, но если ложиться спать с умом, правильно выбирая место, то насмерть не замерзнешь. Прокормиться тоже можно, в весенней тайге с голоду помереть – это очень постараться надо. Зэки поэтому планируют побеги только на весну. Правда, не хуже знает все это и лагерная администрация. И в начале мая прокатывается по всем северным зонам волна ужесточения режима.

Два зэка, ехавшие сейчас в арестантском фургоне по дороге из Омчака в сторону Магадана, попали как раз под такую волну. Администрация зоны, на которой они сидели, с началом весны решила закрутить все гайки. В числе прочего взялись и за нарушающих устав блатарей, отказывающихся от работы. В первую очередь начальник зоны взялся, конечно, за тех, от кого, как он прекрасно знал, следовало в первую очередь ожидать неприятных сюрпризов, особенно по весеннему времени. Так что невыход на работу был скорее поводом, а на самом деле Хозяин просто решил избавиться от наиболее опасных блатных, пользующихся большим авторитетом в своей среде, рассудив, что без них всех остальных в узде держать будет значительно проще. Самыми опасными, теми, кого надо удалить в первую очередь, Хозяин счел двоих: Николая Степанова, больше известного в Магаданской области как Коля Колыма, и Андрея Черепанова по кличке Череп. Выездной суд по указке начальника лагеря впаял каждому из них изменение режима на полгода, и теперь их этапировали с зоны в Магадан, на тюрзак, в «крытку».

Внутри «блондинка», – так на блатном жаргоне назывался фургон, в котором транспортировали арестантов, – была разделена частой железной решеткой на два отсека. В том, что ближе к кабине водителя, находились зэки, а во втором охрана. По размерам оба отсека одинаковы, но в конвоирском удобные откидные деревянные лавки вдоль стен, а арестантам такой роскоши, разумеется, не полагалось, и они сидели на корточках, у самой решетки, держась за прутья. Впрочем, сейчас, когда этапируемых было всего двое, ничего особенно страшного в этом не было. Другое дело, когда в тот же отсек набивали зэков десятками – а и такое бывало. В таких случаях часто люди ехали как кильки в банке – в самом прямом смысле. В два слоя, а когда и в три, тогда на плечи сидящих ложились другие, и доехать, не потеряв сознание, было подвигом. Оба зэка, сидящих сейчас в арестантском отсеке, не раз на своей шкуре пробовали такие массовые путешествия, а потому прекрасно понимали, что сейчас они, считай, как на курорте.

Фургон тряхнуло на каком-то ухабе. Один из охранников вяло выругался и полез в карман за сигаретами. Вытащив пачку «Примы», он достал оттуда сигарету, прикурил и глубоко затянулся сизым дымом. Это было нарушением правил, но прапорщик, поставленный старшим над конвоем, ехал вместе с шофером в кабине, а значит, на устав можно было плюнуть.

– Начальник, дай папироску! – обратился к вертухаю сидевший в арестантском отсеке здоровенный парень с рябым от оспин лицом. – Курить хочу, сил нет! – В голосе зэка была характерная для многих блатных смесь жалостности и нахальства.

– Обойдешься, – лениво отозвался охранник, даже не повернувшись к зэку. – Вот в «крытку» приедешь, там тебе все дадут. И покурить, и еще чего, может быть.

Лицо зэка помрачнело. Он прекрасно понял, на что намекает охранник. На том тюрзаке, куда их везли, порядки были «красные», и правильным блатным там наверняка придется несладко. Зэк негромко, но зло выругался сквозь зубы.

– Эй, Череп, – негромко окликнул в этот момент рябого парня второй блатной.

– Чего? – Череп оглянулся на соседа.

– Зря ты у «рексов» курево просишь. Даже если дадут, принимать западло. Правильный пацан не должен у ментов подачки просить.

– Ты что, Колыма, меня понятиям, что ли, учить будешь?! – нехорошо прищурившись, отозвался рябой.

– И поучу. Не возбухай, Череп. Когда учат добром, не грех поучиться.

Парень еще сильнее сощурился и уже открыл было рот, явно собираясь сказать что-то наглое, но тут Колыма, до того сидевший к нему вполоборота, повернулся и глянул соседу в глаза. Череп осекся на полуслове. В светло-серых, волчьих глазах Колымы не было ни злости, ни угрозы, но все же каким-то шестым чувством молодой блатарь почувствовал – лучше и правда не возбухать. Он, конечно, и здоровее в два раза, и «рексы» рядом, но все равно. С Колей лучше не связываться.

– Пайку берем, – уже совершенно другим голосом сказал Колыма. – Пайка – это святое. А сверх нее нам от ментов ничего не надо. Понял?

Череп кивнул, и Колыма снова отвернулся.

Со стороны этот разговор выглядел бы, наверное, странно. Здоровенный парень с совершенно бандитской рожей спасовал перед невысоким сухопарым мужиком, по виду которого не скажешь, что он очень опасен в драке. Но так показалось бы только тому, кто совершенно не знал колымской жизни.

Николай Степанов, он же Коля Колыма, был правой рукой Бати, смотрящего по краю, и место это он занимал по заслугам – с этим согласны даже его враги. За плечами у Колымы было четыре ходки, все от звонка до звонка, все за воровство, все отмотаны в «отрицалове». Колыма никогда не шел ни на какое сотрудничество с администрацией зон, свято чтил блатные понятия и традиции – в общем, был человеком, на примере которого учили жить молодых блатарей. Что же до физической силы и драк, то все знали, что в прошлом году, когда у Колымы возникли непонятки с Батей, он в одиночку, без оружия справился с Цыганом и Парфеном – двумя лучшими боевиками смотрящего. Одно это говорило о многом, а ведь припомнить таких случаев можно было еще немало. Сам Череп, например, слышал рассказ человека, который своими глазами видел, как Колыма один дрался с тремя кавказцами, которые хотели по беспределу опустить совершенно незнакомого ему зэка. По словам очевидца, Колыма хоть и с разбитой головой и поломанными ребрами, но ушел с места драки на своих ногах. А его противников уносили. И еще одним свойством характера, которое делало Колю Колыму одновременно и верным другом, и очень опасным врагом, было то, что он никогда и ничего не забывал. Ни хорошего, ни плохого. За хорошее всегда благодарил, а плохого не прощал.

Сейчас Колыма внимательно наблюдал за охранниками. Один из них, тот, что сидел дальше от решетки, за последние пять минут уже третий раз сменил позу, лицо второго тоже постепенно становилось каким-то напряженным. А когда спустя еще несколько минут в фургоне почувствовался отчетливый запах, говорящий о том, что у кого-то тут барахлит желудок, на лице Колымы промелькнула довольная усмешка. Если бы кто-нибудь из охранников посмотрел на него в этот момент, у него появился бы хороший повод призадуматься. Но ни тот, ни другой «рекс» сейчас не обращали на зэков никакого внимания. Слишком уж они были заняты своими проблемами.