Весной 1996 года мы переписывались по электронной почте с Глебом Павловским, как вдруг оказалось, что переписка ведёт себя своенравно, обнаруживая внутреннюю логику и предмет. Тогда мы собрали то, что получилось, в самодельную брошюру «К возобновлению русского», и стали раздавать друзьям. А спустя год решили опубликовать.

Вот несколько реплик Глеба, увидевших свет 14 июля 1997 года, в премьерном выпуске «Русского журнала» – первого сетевого издания на русском языке.

Мы обживаем сегодня свою судьбу.

И не существует «дел поважнее». Политика для нас теперь не так срочно. Срочно для нас – русская цивилизация. А цивилизация начинается с того, что мы вслух, по-русски, безбоязненно обсуждаем свои дела. Россия должна разучивать свою цивилизацию прошлого как сольфеджио. И другие цивилизации для нас столь же важны: они суть ноты нашей.

СССР был жесток и человечески несправедлив; за это мы дали его погубить. Но сломав СССР, поломали и мировой порядок – послевоенное, тоже несправедливое мироустройство, где скрученное биполярностью, билось под гнетом Лихо. И вот, мы все в другом мире, – где вовсе нет шкалы «справедливого», смыта и смещена градуировка, и только сила сильных да мошна богатых признаны за какой-никакой аргумент. Это не добрый к нам мир. Это мир людей, к нам вовсе не расположенных, помнящих о нас что-то злое и повидавших нас во зле. Это мир, где были и еще будут попытки нас вовсе стереть из карт: нет страны – нет проблемы. Новый мир иррационален – мы и оживили это иррацио сами. Сегодняшняя вражда к миру за то, что он якобы источник помех нам как русским, повторяет ужасную ошибку – недавнюю нашу измену СССР.

Крушение СССР, утянув в Лету «советское», не вернуло русскому его прежних прав. В этом имени сегодня звучит не столько идентичность, сколько забота об идентичности. В нем нет простодушия, сплошной вызов – именем потерянного достоинства. Фактом стала сама эта потеря, и она больше отличает русского, чем старое имя; отличает, но не роднит. Мы не столько русский народ, сколько вид, потерявший имя, – даже этим не объединенный в сообщество. Безъязыкое и безымянное государство ведет в своих пределах войну, а ведь война – крайняя форма испытания суверенитета.

Нормальное национальное самоутверждение – суверенитет – одна из наиболее грязных вещей в мире, поскольку «предшествует праву». Россия не получила и никогда не получит ни от кого разрешения на тот набор инструментов для утверждения суверенитета, которым утверждались все без исключения суверенитеты в Мире… Нигде суверенитет столько не значил, нигде к нему не подтягивались такие могучие мировые ресурсы. И только здесь, в суверенном национальном государстве под ядерным щитом, он по-прежнему сомнителен.

В момент мирового переустройства неслыханной силы с совершенно неясными векторами Россия заботливо перебирает огрызки своих прошлых «потаенных мыслей» и пытается смастерить из них чудо-юдо «русской идеи», «национального самосознания» или чего-то такого. Это средостение – механика гарантированного и ускоряющегося день ото дня отставания ответа от вызова. Мы не просто не ставим перед нашей государственно-политической активностью вопрос «зачем», но и последовательно демонтируем возможный контекст такого вопроса – последовательно же компенсируя разруху латками и подклейками из «норм мировой цивилизации» и «русской идеи»…

«Мы обживаем сегодня свою судьбу.»

Три десятилетия спустя судьба страны остаётся необжитой. Не совладав со временем, мы принялись за пространство.

Эти заметки направлены на возобновление диалога об истине, смысле и судьбе.

Чтобы говорить о судьбе предметно, без пафоса и придыханий, предстоит разобраться в понятиях.

Сценическое действие у Софокла начинается, когда трагедия Эдипа, собственно, уже совершилась, но пока скрыта от него. Момент истины – впереди.

После недолгого благоденствия при новом царе Эдипе на многострадальные Фивы снова обрушилась невзгода – эпидемия чумы. Граждане воспринимают её как очередную санкцию богов и обращаются за помощью к Эдипу, однажды уже спасшему город от небесной напасти в лице Сфинкса. Царь снаряжает посланника к оракулу за прояснением вопроса. Полученное прорицание царю докладывают публично: гнев богов вызван тем, что в городе обитает убийца прежнего царя Лая. Надлежит его разоблачить и подвергнуть изгнанию.

Справедливый Эдип организует расследование и берёт его под личный контроль. По мере выяснения обстоятельств, розыска свидетелей, проведения допросов момент истины разверзается как бездна, в которую всё быстрее сползает и в конце концов проваливается следователь. Выясняется: тот, кого он разыскивает – это он сам, Эдип, терминатор-отцеубийца Лая. Он сам не только унаследовал царство убитого отца, но и согласно традиции женился на его вдове – собственной матери. Приговор оракула, который Эдип всеми силами стремился опровергнуть и отменить, он привёл в исполнение своими же руками.

От судьбы не уйдёшь? К такой вековой мудрости и ныне склоняют сетевые мыслители…

Как если бы венцом развития мировой философии объявили сентенцию «Жизнь прожить – не поле перейти».

Но общегреческий миф образует сквозную, надвременную сеть, сквозь которую просматриваются совсем иные истины.

Родной отец Эдипа, фиванский царь Лай, в молодости совершил тяжкий грех и был подвергнут проклятью. Оракул запретил ему иметь детей, а в случае ослушания предрёк быть убитым рукой сына. Так что рок, тяготеющий над Эдипом, имеет исторические корни и рациональные поводы. В мире, где олимпийские боги сожительствуют со смертными, сын за отца отвечает.

Он ведёт безбедное существование в качестве единственного ребёнка и наследника царя Коринфа, пока однажды кто-то из подвыпивших приятелей-завистников не обзывает его приёмышем. Выпав из зоны комфорта, Эдип не опускается до бытовых разбирательств. Почему-то ему не приходит в голову начать с простого: расспросить друзей и знакомых. Античные житейские истории мало отличались от контента современных бульварных романов и сериалов. К примеру, мать могла прижить ребёнка на стороне, а затем, после покаяния и примирения с супругом, договориться принять дитя в лоно семьи.

Но Эдип поступает по-царски: сразу отправляется к оракулу в Дельфы, чтобы получить на руки неопровержимое свидетельство о рождении, заверенное божественной инстанцией. Для этого ему наверняка пришлось злоупотребить семейным положением. Доступ к оракулу в принципе был открыт каждому, но лишь в определённые дни; надо было дождаться очереди, подвергнуться ряду очистительных церемоний, изрядно потратиться на жертвоприношение и внесение платы.

При этом наш герой ни на секунду не ставит под сомнение, что царь Коринфа – его подлинный отец.

– А вдруг они не золотые? – спросил любимый сын лейтенанта, которому очень хотелось, чтобы Паниковский возможно скорее развеял его сомнения.

– А какие же они, по-вашему? – иронически спросил нарушитель конвенции.

– Да, – сказал Балаганов, мигая рыжими ресницами, – теперь мне ясно.

В этом убеждении он проявляет железобетонное упорство – вплоть до момента истины.

Собственное расследование открывает Эдипу глаза на то, каким он бы слепцом.

Отступим назад, за хронологическую рамку трагедии Софокла. Когда Эдип явился в Дельфы за свидетельством о рождении, первое, что он увидел (как и все паломники) – главную заповедь оракула, начертанную на фронтоне храма Аполлона: «Познай самого себя». Перед тем, как тревожить божество, вопрошающего просят на худой конец попробовать заполнить анкету. Естественно, в любой анкете одним из первых является вопрос о родителях. Но Эдип игнорирует призыв. Он решает взвалить эту работу на самого оракула. Познай меня, Аполлон!

Получив вместо ожидаемого удостоверения приговор к отцеубийству, Эдип держит удар. Он принимает героическое решение: бросить вызов судьбе. И сразу предпринимает во исполнение энергичные действия. Какие же именно?